Добро пожаловать в наш мир! Располагайтесь и чувствуйте себя как дома, занимайте свободные роли. Игра начинается!

Наша администрация:

1111111

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » 1111111 » Тестовый форум » Причины и способы стать геем


Причины и способы стать геем

Сообщений 1 страница 16 из 16

1

Причины и способы стать геем (главы 1,2)
30.04.2012, 22:23
Глава 1. Пилотная.

- Быть девчонкой - такое дерьмо.

- Быть парнем лучше, по-твоему?

- Разве нет? Не надо красить ногти, глаза, вообще краситься. Не надо расчесываться и укладывать волосы, не надо волноваться о том, что надеть, не надо брить ноги и подмышки. Никто не дрочит тебя за то, трахался ты уже с кем-то или нет, и отец не станет орать, если вдруг трахался. И не надо отпрашиваться у родителей, чтобы сходить вечером набухаться. И никто не станет обзывать пепельницей, если куришь. Никто не скажет «ты же будущая мать», если ты пьешь, как верблюд. И у парней нет целлюлита. И никто не судит о тебе по размеру твоих сисек. И никто не назовет шлюхой, если ты трахаешься со всеми подряд, наоборот, будешь просто красавчиком. И не надо ходить на каблуках. И никто не станет критиковать, если сделаешь татуировку на всю спину.

- Ты смотришь с точки зрения ваших бабьих проблем. А это все - ерунда бытовая. Парнем быть намного сложнее.

- С чего бы это? Чего разумничался, вообще? Мы даже не знакомы, мы просто вместе наказаны.

- Ты первая завела разговор об этом.

- Подумаешь. Что сложного в том, чтобы быть парнем? Если у тебя есть член, у тебя уже жизнь, считай, удалась, разве нет? Булимия, анорексия, диеты, менструация? Не, вы не слышали об этом.

- Ой, что это. Звонок? Мне пора.

- Псих.

* * *

Сложно быть парнем.

Особенно, если тебе с рождения не повезло.
Жизнь девчонки начинается класса с третьего, когда они начинают соревноваться в своих шмотках, в своих сиськах, своем весе, волосах и прочей ерунде.

Жизнь парня начинается в песочнице, когда ты понимаешь, кто ты - малолетний качок, которого все боятся, слабак, грузовик которого все постоянно ломают ногой, идиот, строящий куличики, или педик, играющий в куклы с девчонками.

И вообще, генетика решает, жить тебе в этой жизни, выживать или просто проживать год за годом.

Если ты высокий и качок, твоя жизнь удалась сразу и до конца. Ты будешь кем угодно, хоть капитаном школьной футбольной команды, хоть хоккеистом, хоть пловцом. И ты точно будешь самым востребованным у красивых и не только красивых девчонок.

Если ты качок, но ростом не вышел, твоя жизнь тоже удалась. Ты все еще можешь быть хоккеистом или пловцом, там рост не так уж важен. И ты тоже будешь востребован у девчонок, лицо твое не так уж важно, ведь ты сильный. А если ты сильный, ты можешь навставлять таким, как я, и все тобой восхитятся.

Крутость познается в сравнении. На этом качки-коротышки и выезжают.

Если ты высокий, но не качок, то ты не жилец. Тебя все будут обзывать шпалой, шваброй, толкать, пихать, а если повезет затесаться в компанию к везунчикам, то будешь мальчиком на побегушках. И в лучшем случае - просто терпеть их замашки.

И молись богу, чтобы потерять девственность хотя бы в колледже.

Но мы же о школе. А в школе таким ничего не светит.

У тебя есть выход, если ты высокий, тощий, но с приятной рожей. Ты можешь умирать на стадионе и в спортзале каждый день, ты можешь сделать себя лучше и тогда ты будешь просто принцем на фоне перекачанного короля.

В каждой школе есть такие. Настоящий будущий мужик и настоящий принц, который настолько любит себя, что его любят все. Ты отращиваешь волосы, ты следишь за модой, ты сам - мода, тебе так сложно досталось твое идеальное тело, что ты не подпускаешь к себе даже близко тех, кто не старается сделать себя лучше. Ты безупречен во всем. Твоя музыка, твои шмотки, ты даже красишь ногти и глаза, и от этого твоего стиля тащатся все девчонки, а ты не встречаешься ни с одной, как эти пустоголовые качки, ты выбираешь себе одну и страдаешь по ней, как настоящий идиот. И все остальные ей завидуют, а тебе от этого только лучше, ведь тебя они считают потрясающим, на фоне тупых качков ты - романтичный принц из сказок.

Современный принц, который ездит на лучшем месте в школьном автобусе, а не гоняет папину тачку, как эти. Современный принц, которого терпеть не могут блестящие блондинки, но по ночам лезут рукой себе в трусы при мысли о тебе. Современный принц, которого любят тихо, издалека, за которым следят, о котором знают все.

Ты умеешь играть на гитаре и еще паре музыкальных инструментов, ты прекрасен в любом спорте, кроме тупого футбола, не желаешь уподобляться этим. У тебя хорошие оценки, ведь ты не тратишь все время на безмозглых девок.
И ты все равно вечно ими окружен, как уличный фонарь мотыльками.

Вот бы разбить тебе глаз, чтобы светился еще ярче.
* * *

- Гляньте, кто это. Не твой брат? - спросил тощий глист, которому осталось подкачаться еще года полтора, чтобы дотянуться до уровня идущего в центре «современного принца».

Он не отреагировал, даже не посмотрел в указанную сторону, просто сунул руки в карманы и пошел дальше. Девчонки, «мотыльками» идущие вокруг, болтали с глистом, друг с другом и просто рассматривали его, периодически пытаясь добиться реакции. Ну хотя бы улыбки. Ну хоть одной.

Защитник футбольной команды, стоявший у шкафчиков, проводил их взглядом и хмыкнул.

- Как-то он не бросился тебя защищать, да? - и ладонью пихнул зажатого младшеклассника в лоб. Тот приложился затылком о дверцу шкафчика и зажмурился.

* * *
А еще есть такие, которым даже с ростом не повезло. Не высокий, не качок. И шансов просто нет, просто «ты пошел в мать», и ростом тебя природа не наградила. То же лицо, что у современного принца, вот только качаться смысла нет - ты никогда не станешь принцем, ведь ты ниже любой девчонки. И они никогда не будут воспринимать тебя, как его, а только как друга. В лучшем случае, конечно. В худшем ты будешь просто забавной зверушкой, на которую весело смотреть, которую можно пожалеть.

Только если у тебя не торчат уши, а лицо не заляпано веснушками. Куда тебе до него, современного принца, у него нет ни одной веснушки. И ему не стыдно раздеться перед физкультурой, ведь тогда все замолчат от зависти, а девчонки в зале потом ахнут.

А тебе стыдно, потому что у тебя вместо рук - две непропорционально длинные нитки, не грудь, а тощий позор, а живот - сплошная впадина, и ребра позорно торчат.
А у него - безупречный плоский торс, такой ровный, если смотреть спереди, такой красивый, если смотреть сбоку.

На тебе болтаются шорты, а ноги - две ходули с огромными коленками с вечными ссадинами. А у него ноги стройные, бедра сильные, ведь он бегает каждое утро, и штаны тесно обтягивают их, чтобы все еще сильнее восхищались.

У тебя не улыбка, а позор, и ты носишь пластинку, которую по утрам приходится класть в баночку с раствором.

А он улыбается не так, как эти накачанные уроды - голливудской улыбкой. Он улыбается так, что разом улыбаются и все девчонки вокруг, такой заразительный он мудак.

И его не толкают перед автобусом, перед ним все расступаются. Он не ходит в школьный буфет, как придурок.

А еще он любит суши, от которых тебя тошнит, и ненавидит пошлое пиво. Он пьет только эти девчачьи алкогольные коктейли, от которых у него потом малиновые губы.

А тебя тошнит от всего, кроме яблочного сока. Даже от безалкогольного пива.

И его не бьют посреди коридора после уроков только потому, что подвернулся под руку накачанному козлу. И он не треснулся затылком о шкафчик так, что голова теперь болит. И его брат не прошел мимо, как будто вообще не знакомы. И его брату не стыдно, что они братья.

И тебе так хочется, чтобы его переехал поезд, потому что тебе просто не повезло быть таким же, как он. И хочешь-не хочешь, ты никогда не сможешь стать таким. Ведь ты - коротышка и тощий неудачник.

Ведь ты - это я.

* * *

- Проваливай отсюда, - футболист дал своей подвернувшейся разрядке пинка напоследок, и парень грохнулся на пол. Он не разбил колени в очередной раз, просто ушибся, но все равно было обидно, ведь сумка упала, и снова все рассыпалось.

Футболист хмыкнул, закатывая глаза, прошел мимо.

- Придурок.

* * *
Если ты девчонка, у тебя есть шансы. Ты можешь просто накраситься, ты можешь просто купить новые шмотки, просто можешь следить за собой. И чем ты меньше ростом, тем лучше. А если высокая - будущая модель.
Если ты жирная - возьми и похудей. Если ты тощая - прекрасно, всем нравятся тощие.

Спортивные девушки никому не нравятся, только если болельщицы, но это отдельный разговор.

В общем, у девушек есть шанс добраться даже до него.

А у меня ни одного. В смысле, ни одного шанса найти себе девушку. Никогда. Ну разве есть у меня шанс встречаться, допустим, с капитаном группы поддержки? Чушь.

Слава богу, это последний день в этом мерзком инкубаторе для идеальных людей и убогих офисных мышей. В выходные мы наконец переезжаем, и спасибо, мама, раз в жизни, что тебе так плевать на всех, кроме себя. Удачи с новым мужем в Аризоне, удачи ему с его фирмой.

И как я счастлив, господи, что этот придурок тебя теперь ненавидит.

Не подумай плохо, мам, я тебя обожаю и не хочу, чтобы он тебя ненавидел. Но как я могу не радоваться, что ему так плохо, когда мне так хорошо.

Пусть это новая школа, пусть там может оказаться даже хуже, чем здесь. Но для него она тоже новая. И выпускной класс для переезда - не самый лучший. Вряд ли ему будет так же сладко и уютно, как здесь.

И так ему и надо, пусть подавится.

* * *

В самолете Натан небрежно отпихнул брата локтем в сторону, пролез к иллюминатору и расселся с комфортом. Миллион сумок, не сданных в багаж, он задвинул с легкостью на полку сверху, и больше его вообще ничто не волновало.

Тэмсин свою пытался закинуть долго, несколько раз уронил ее себе же на голову, чуть не упал, и только когда какой-то незнакомый мужчина легким движением руки ему помог, смог сесть.

Судя по всему, старший братец решил спать, с таким категоричным видом он надел наушники и закрыл глаза, отвернувшись к иллюминатору.

Тэм был не против, достал купленные перед отъездом журналы и открыл первый из них с замирающим в ужасе сердцем.

Журнал для геев. Журнал для женщин. Журнал о моде. Журнал обо всем, о чем он понятия вообще не имеет.

* * *
А еще девчонкам не надо заморачиваться насчет этой глупой девственности. То есть, знаете, на любую девчонку рано или поздно кто-то позарится. Исключения такая редкость, что не буду брать их в расчет. К тому же, в этих случаях девчонки сами виноваты, что их никто не хочет.
Обычно все дело во внешности. А женская внешность, как я уже говорил, относительно легко поддается корректировке.

Теперь опять посмотрим на моего брата.

Глядя на него, качки видят смазливого козла. А девчонки - милашку красавчика. Не все, конечно, но те, у кого коэффициент интеллектуального развития выше, чем у креветки.

А я вижу в нем просто невероятно упертого придурка. Ведь даже если бы я был высоким, я бы никогда не смог столько времени тратить на то, чтобы стать таким.

Если ты жирная девчонка, тебе достаточно просто сходить к диетологу, сесть на предложенную диету, а когда скинешь несколько килограммов...или несколько десятков килограммов...тогда просто ешь меньше, чем тебе нужно. Еще меньше. И еще меньше, зависит от твоего представления об идеалах.

Но если ты парень...

Ты можешь не обращать внимания на то, сколько ты ешь, просто качайся, как проклятый. И если это судьба - ты огромный качок, а твой обмен веществ делает тебя еще и красавчиком без грамма жира. Если ты качок-коротышка, то ты жирнее, но все равно мощный.
А если ты глист двухметровый, как мой брат, то перед тобой огромные проблемы. Если ты начнешь качаться с нуля, этот проклятый жир где не надо никуда не денется, он останется поверх мышц, и это будет выглядеть отвратительно. Накачавшись и поняв, что жир на твоем брюхе никуда не делся, ты попробуешь, конечно, убрать его, сев на диету. Но если ты не совсем тупой, ты знаешь, что от потери веса первыми сдуваются мышцы.

И в итоге ты остаешься с тем, с чего начинал.

А значит, тебе нужно сначала довести себя до состояния скелета, а уже потом качаться, наращивая мышцы с нуля. Но у тебя нет сил, потому что ты ничего не ешь.

Так что ты либо сдаешься и бросаешь все, либо...либо ты мой брат. И ты умираешь от слабости, задыхаешься, падаешь и орешь, как последний псих, что жизнь твоя полное дерьмо. Но все равно делаешь это через «не хочу» и даже через «не могу».
В такие моменты я должен уважать его, конечно. Но я ненавижу его еще больше за то, что он способен на это, а я - нет.
Наверное, я просто не хочу, ведь это зависит от силы желания. А я - ленивая задница. К тому же, я уже говорил, с моим ростом это просто бесполезно.

Но вернемся к девственности. Если девчонка может ее потерять в любом случае, даже сама себя ее лишив подручными средствами (а такое у нас в школе тоже было), то парню придется искать любую возможность вдуть именно девчонке, именно живой, хоть убей, других вариантов нет.

Но тут уже все сложнее. Вряд ли кто-то даст тебе, если ты не подходишь под идеалы. А что ты можешь сделать с собой, если тебе просто с рождения не повезло?
Да ничего.

Можешь купить проститутку.

Но я скорее умру девственником, чем прикоснусь к проститутке. К тому же, это жутко стыдно, ведь она все равно мысленно умрет со смеху. У нее таких десять в сутки, так что есть с чем сравнить.

Это так абсурдно - быть самым неудачливым среди неудачников.

А может, я просто не хочу.

Есть множество парней, которые просто не хотят спать с девчонками. Они...немного противные, наверное. Они пугают меня. В конце концов, только пятьдесят процентов парней очень и очень хотят девчонок. Остальные удовлетворились бы и дрочкой сто раз в день, пока не натрут мозоли на руках и на... но ведь так принято, если ты девственник - ты еще больший лох, чем ты лох сам по себе.

В общем, рассуждая об этом, я пришел к выводу, что мне проще забить на это. Чтобы получить девушку, нужно ее, во-первых, хотеть. А во-вторых, нужно стать классным.
Первое я не хочу. Второе я не могу, потому что не хочу и лентяй. Ну, все сложно. Наверное, мне лень меняться как раз потому, что я девчонок не хочу. Хотел бы - расшибся бы, но постарался.

Но я-то знаю, что это бесполезно.

Мне нужно только одно - дожить до выпускного и пережить колледж так, чтобы больше ко мне никто не лез, никто меня не бил, не заставлял делать за него уроки и просто не шпынял. И не хочу больше сидеть в буфете возле мусорки.

И возле раздачи тоже не хочу.

И чтобы в шкафчик заталкивали и закрывали тоже не хочу, чтобы в унитазе топили...

А раз крутым мне уже не стать, да и становиться не хочется...выход есть только один.

* * *

Уже попросили выключить телефоны, пристегнуться, уже все пережили взлет, похлопали пилотам. Уже снова разрешили отстегнуться и бродить по салону, уже открыли туалеты, и стюардессы отправились гулять по проходам.

- Вам чай, кофе или что-то еще? - одна из них наклонилась к Тэмсину, но он не успел ответить, Натан снял наушники и раскомандовался по привычке.

- Мне кофе, ему тоже, но с молоком, - он улыбнулся, и стюардесса умиленно улыбнулась в ответ.

- Но я ненавижу кофе с молоком, - Тэмсин не понял и уставился на брата, как на больного.

- Я просто хочу посмотреть, как ты будешь блевать в зоне турбулентности, - равнодушно, с безразличным выражением лица ответил Натан, как только стюардесса оставила красивые белые чашечки с блюдцами на столике перед Тэмсином.

- Я ненавижу блевать, - напомнил он.

- Не ной, - любящий брат вытащил из-за сетки на спинке кресла перед ним картонный пакет и протянул его младшему. - Тебе же есть куда блевать. Покажи всем класс, как тогда.

«Я тебя ненавижу», - подумал Тэмсин, взяв пакет и нервно сглотнув при взгляде на чашку с кофе. От нее резко пахло этим завораживающим кофейным ароматом, который Натан так любил. Но Тэм его терпеть не мог, из-за него к горлу подкатывал комок.

- Сам его пей, - он закатил глаза и засунул пакет в карман сиденья перед собой.

- Я не буду. А ты отсюда не выйдешь, пока не выпьешь. Даже если он будет холодный, - поставил Натан в известность.

- За что ты, мать твою, меня так не любишь? - не удержался Тэм, но посмотреть брату в глаза при этом побоялся, смотрел в сторону.

- Не знаю. Может, потому что ты лох и позоришь род человеческий?

* * *

Я стану геем. Это единственный способ вырваться из замкнутого круга. Мне больше ничего не светит. Я не хочу девчонку, не люблю девчонок.
Нет, я не люблю парней, я вообще никого не люблю.
Я, наверное, конченный извращенец, задрот и онанист, но мне проще подрочить, чем искать какие-то возможности поговорить с девчонкой, которая мне даже не нравится. И уж точно не стану надрываться, как он, чтобы они сами на меня кидались.

Я не буду настоящим геем. Я буду просто делать вид, ведь все так боятся геев. Ну, нормальные качки и качки-коротышки не подходят к геям, так было у нас в школе всегда. Они обзывают их, но только за спиной, никогда не в лицо, никогда не подходят ближе чем на метр. И уж точно ни одному громиле не придет в голову тронуть педика и пальцем. А почему мне не делать вид, что я такой? Я не высокий, не сильный. Они такими и должны быть, таких у нас все любили в школе. Ну, девчонки их очень любят, дружат с ними, а не смотрят на них с отвращением или жалостью, как на меня. И учителя их защищают, если что. И их точно никто не запирает в шкафчик, не топит в унитазе и не заставляет делать чью-то домашку. И к педикам никто не пристает из-за того, когда же они наконец трахнутся, потому что с девчонками им вообще не надо.

Это идеально.

Я просто буду выглядеть так, это как маскировка, чтобы никто не лез.

Господи, да кому я вру, это чертов конец света, это последнее, что я могу сделать, чтобы только ко мне не лезли.
Но чем я рискую? Хуже-то уже все равно не станет.

* * *

Тэмсин убрал журналы туда же, куда убрал пакет, и отвернулся, решил смотреть в иллюминатор людей, сидящих через проход.

Натан машинально посмотрел на обложку журнала, поднял брови, покосился на брата и сделал брезгливое выражение лица.

«Маникюр твоей мечты», «Как раскрутить парня на дорогой подарок, не дав ему».

«Пресвятая троесрань, ты что, гомик?» - хотелось спросить Натану, но он не стал, просто скептически надул пузырь из жвачки, втянул его обратно в рот и сделал глоток из своей чашки с кофе. Наушники снова вернулись на голову, музыка заиграла еще громче, а Тэмсин подумал, что ему нужно определиться только с одним - в салон идти выщипывать брови или заняться этой пыткой самому. Это больно в любом случае, но в салоне, наверное, сделают намного лучше. Но за это надо платить. Но он все равно решил, что потратит на это все деньги, которые копил на новый велосипед. Ездить в школу он теперь будет на другом автобусе, где его никто пока не знает и мучить не собирается, так что велосипед не нужен. К тому же, гомики не ездят на велосипедах.

Но можно посмотреть в журналах и попробовать самому. А в случае неудачи отправиться в салон. Денег-то и без того придется потратить просто кучу.
«Осталось только перестать думать о том, что все продавцы будут уверены, что я кошмарный педик и извращенец. Но это лучше, чем быть лохом, все равно, как ни крути. А папе я все объясню, он поймет. Это же не по-настоящему. Я же не буду, как эти настоящие гомики. Он должен понять».

Глава 2.

Перед спальней на втором этаже Тэмсин с братом чуть не подрался. Он собирался войти, тащил за собой чемодан на колесах, но с размаху угостился спортивной сумкой с плеча Натана.
- Ты не видишь, что я здесь стою? - нежно осведомился тот и развернулся обратно, еще раз приложив сумкой младшенького по плечу.

Этого достаточно было даже для того, чтобы Тэмсина уронить, но рядом удачно была стена, и он просто влип в нее.

- Но это моя комната.

- Это моя комната, бестолочь.

- Я всегда здесь жил, когда ездил к папе летом! - Тэмсин возмутился.

- Ты не поверишь, я тоже! А кто сюда начал приезжать раньше? Я. Поэтому вали, найди себе другую, она и так маленькая.

- Пусть папа поставит сюда вторую кровать!

Дверь закрылась у Тэма прямо перед носом, а потом приоткрылась снова и уже захлопнулась от всей души, чтобы дать понять, что Натан об этой идее думал.

- Ну хоть диван! - Тэм решил, что попробовать стоит.

Никакой «другой» комнаты в доме вообще не было. Обычный дом в пригороде, два этажа, гостиная, уборная и кухня со столовой внизу, две спальни наверху.

* * *

На самом деле, с папой у них общего языка никогда не было. Они просто понятия не имеют, как друг с другом общаться.

Этот урод любит пирсинг, татуировки и сиськи.

Папа любит пиво, футбол и работать в своем автосалоне.

Этот урод скорее сдохнет, чем полезет под машину, если только это не киборг женского пола.

Папа же скорее умрет, чем поймет, почему то дерьмо, которое он слушает, это круто.

Но в папе хорошо то, что он никогда не мечтал о сыне футболисте, качке и придурке. Он всегда мечтал о хлюпике, которого можно было бы наставлять умными речами, давать непонятные на первый взгляд советы, похлопать дружески по плечу, потрепать по волосам.

А этот урод никому не позволит трогать свои волосы, терпеть не может хлопки по плечу, сам знает, что для него лучше, а иногда у него случаются припадки такой брезгливости, что он сутки носится с гелем для рук и мажется им, как больной.

В общем, даже дебилу понятно, что меня папа больше понимает, а я его больше люблю.

И хочется думать, что он меня тоже любит больше, чем Этого.

* * *

Дверь вдруг снова открылась, и показался подозрительно дружелюбный на вид брат.

- Ты все еще здесь. Так и знал.

«Куда еще мне идти?» - подумал Тэмсин и уставился на него снизу вверх, подозревая какое-то очередное дерьмо.

- Я вспомнил, папа же специально оборудовал для тебя комнату внизу.

- У нас нет еще одной комнаты внизу. А когда папа придет, я скажу ему, что ты меня не пускаешь.

- Будешь спать с ним, вы так любите друг друга, семейные узы, все такое, - зажмурился и хлопнул в ладоши Натан.

- Нет, он выгонит тебя, потому что я не буду спать на диване, и он тоже.

- Да ладно, пойдем, я покажу тебе ее. Классная комната, просто супер. Небольшая, но очень уютная. Честно, я тебе даже завидую, я же так не люблю солнце.

- Тогда почему сам там не будешь жить?.. - подозрительно прищурился Тэм, не стал отбирать руку, за которую брат его потащил вниз по лестнице, и спустился вместе с ним.

- Потому что я не влезу весь, ноги в потолок упрутся. Да и для этого их придется согнуть, - пропел Натан.

Тэм уныло на упомянутые ноги посмотрел и испытал острое чувство ненависти еще раз. Обтянутые штанами в розовую клеточку, длинные, такими только через трупы восторженных поклонниц переступать.

А рядом - его ноги, две тонкие нитки, торчащие из широких бермудов, покрытые светлым пушком от колена и ниже. Это даже не похоже на волосы.

Это просто издевательство.

Натан тоже был рыжим, на самом деле, но так давно красил свою солому на голове, что об этом никто уже не вспоминал.

А Тэмсин испытывал все прелести светлого цвета волос, включая веснушки и склонность быстро сгорать на солнце.

Особенно бесил облезлый на жаре нос, так что новый город был просто раем - никакого солнца, сплошные сосны, сплошной туман.

- Вуаля, смотри, - Натан широким жестом руки обвел вид на...дверь чулана под лестницей. Такая же белая, как лестничная стенка, с золотой ручкой, она выглядела весьма мило.

Только и без того скептическое выражение лица Тэмсина сменилось на совсем унылое.

«Так и знал...»

- Ты только посмотри, ну. Прекрасно. Только ты, никакого меня, никто не мешает. Посторонние шумы? Ни одного. Сплошная звукоизоляция, уютно, окон нет, дверь изнутри не запирается, но это же ничего, правда? Ящики разгребешь, матрас тут есть, полок - завались и больше, а у тебя вещей все равно мало, - Натан открыл дверь и нагнулся, чтобы заглянуть. - Да и потолок здесь хоть и низкий, но тебе же много и не надо, да? Ты у нас ростом не вышел. Да и вообще ничем не вышел. Ты по сути не удался, - он гнусно посмеялся, так что выражение лица Тэмсина сменилось на брезгливо-обиженное.

- Ты так любишь мне об этом напоминать, - проворчал он.

- Ну, мы же так редко с тобой разговариваем. Мне иногда так хочется поддержать тебя. Нет, вру, не хочется. Давай, залезай, устраивайся. Почувствуй себя Гарри Поттером, - Натан волшебным жестом провел руками брату перед лицом и пошевелил пальцами. - А то ты же знаешь, каким я бываю, когда ты мне мешаешь, - он напоследок омерзительно щелкнул ему по носу пальцами.

Тэмсин молча отпустил ручку чемодана и полез в чулан, включив там свет. Было и правда неплохо, потолок не такой низкий, как казалось снаружи...

Дверь с пинка захлопнулась, послышались шлепки отряхиваемых друг о друга рук, затем шаги.

«А я почувствую себя Дадли», - подумал Натан, добравшись до середины лестницы и остановившись. Он посмотрел вниз, топнул ногой на пробу и от души попрыгал, так что Тэмсину на голову посыпалась пыль.

- Папа тебя просто убьет, - шепотом злорадно пообещал он.

* * *

Ужин прошел жутко тихо.

Ну, как обычно.

Зато пока папы не было, я успел прогуляться и вспомнить, как здесь все, посмотреть, что и где изменилось.

В общем, не изменилось почти ничего, только появился каток и пара огромных супермаркетов. Но мне того и надо.

За ужином же была та самая болотная рутина, которую я ненавижу. Как же я не люблю испытывать неловкость за чужие проступки. Как меня бесит сидеть между ними и слушать эту тишину. Хоть бы телевизор включили, что ли, или радио.

Этому хватает ума, чтобы не убежать в комнату вместе с едой, чтобы не отказаться от нее вообще. Но он в курсе, что сейчас папа заговорит о том, что мы его совершенно не напрягаем, что мама - не ветреная стерва.

Конечно, наш маменькин сынок взбесится и ляпнет что-нибудь. А папа ему ничего не ответит, только помолчит, а минут через пять спросит, нравятся ли мне спагетти. А потом Этот сделает такую рожу, как будто лимон разжевал, швырнет вилку, скажет «наелся» и свалит.

На мой взгляд, пусть валит, куда хочет. Может даже в другой город. Может в другой штат. Лучше в Сибирь, конечно, к эскимосам и белым медведям. Заведет себе упряжку с лайками и пусть живет. Он все равно людей не любит, зачем они ему.

Твоя проблема, урод, в том, что у тебя полно комплексов. Ты один сплошной комплекс. Только нормальные люди комплексуют из-за того, как на них посмотрят другие, а ты сам перед собой комплексуешь.

Мимо твоей комнаты заколебаешься проходить и видеть, как ты перед зеркалом часами торчишь, тут потрогаешь, там пощупаешь, как шмотку в магазине. Спасибо, хоть, что в бицепсы себя не целуешь, как качки.

По крайней мере, я не видел.

С какой стати психовать, если папа просто хочет нас подбодрить? Он хочет развеять твои тупые мысли, что мы ему мешаем, что он ненавидит маму. Он ее не ненавидит и нас тоже.

Но твоя сраная логика все перевирает, как обычно, и я уверен, тебе его слова кажутся отговорками. Ты больной.

...но, слава богу, папа это тоже понимает, поэтому не обижается. Какой получился, такого и терпим. И какое же счастье, что он умеет заткнуть тебя и поставить мне нормальную кровать.

Будешь терпеть меня теперь. Как будто мне очень хочется с тобой жить. Но я, в отличие от некоторых, на отсутствие личного пространства не жалуюсь. И на твою убогую музыку - тоже. И на твой хлам кругом.
И было бы совсем чудесно, если бы он не заставил нас делить еще и ванную, но их тоже только две, и ему пришлось из-за нас теперь занять ту, которая на нижнем этаже. А ты сам знаешь, что она хуже. И если ты умудришься ляпнуть, что тебе со мной тесно, надеюсь, папа тебя все-таки задушит.

Тебе семнадцать, какого черта ты еще здесь. Мог бы вообще не ехать.

Нет, я рад, что ты теперь будешь тоже париться здесь с нами и страдать в новой школе. Но было бы лучше, останься ты там, нашел бы, где жить, закончил бы этот год и валил, куда пожелаешь. Так ведь нет, как мамочка сказала, так и будешь делать.

Как ты меня бесишь, аж тошнит.

* * *

Натан, сбежав с ужина и избавившись от обязанности общаться с отцом, вернулся в комнату и увидел пакеты. Он никогда в жизни не видел таких пакетов у младшего братца. Обычно одежду тому покупала мать, очень редко он покупал ее сам, но хватал, не глядя, что попало.

И для Натана, привыкшего придираться к каждой детали, выбирать по три часа между одной дорогой шмоткой и другой, стало откровением такое обилие фирменных пакетов.

«Сколько денег эта козявка потратила...» - подумал он, сделав страшные глаза и пальцами аккуратно раздвинув пластиковые ручки пакетов. Обновки пахли так замечательно, так привлекательно, запахом магазинной свежести.

Он нашел длинный чек, в котором вычитал и две пары обуви, одна из которых заставила смотреть на нее очень долго. Этого не могло быть. К тому же, цена на все была не такая уж высокая. Скорее всего, хитрожопый Тэмсин нашел где-то в торговых рядах «псевдофирменный» магазин. Это были филиалы фирменных шмоток, но в них все было в пять раз дешевле, потому что продавались там вещи, которые по какой-то причине не попали в официальную продажу. Может, петля вылезла где-то, машинная строчка оборвалась вдруг посреди штанины, на сапоге потертость или царапина.

Но со стороны это выглядело точно так же, как если бы было куплено за настоящую цену. Натан столько раз видел, как этот трюк прокатывал у модниц в школе, что у него вырвался нервный надменный смешок.

* * *

- Пап... ты же не злишься на него? - Тэмсин повозил вилкой по уже пустой тарелке, размазывая соус.

«Ну скажи, что он тебя бесит».

- Как я могу злиться? Вырастет, поймет, а сейчас... я ему сказал, что хотел. Мне, например, в семнадцать тоже бесполезно было говорить, никого не слушал.

- А потом стал слушать?

- Нет, - Чак Тревор, отец разбитого семейства, мрачно насупился. И Тэмсин поверил бы, не знай он отца очень хорошо.

- Ну, значит, у вас есть что-то общее, - протянул он.

«К сожалению», - добавил мысленно.

- Конечно, - отец усмехнулся, будто замечание было глупым. - Мне жаль, что вам придется вместе жить, но...

- Да ладно, ты же не можешь пристроить ему отдельную комнату, - фыркнул Тэм. - Пап, я хотел спросить кое-что... мне же в понедельник в школу.

- Вам обоим, - уточнил Чак, надеясь, что разбираться с проблемами старшего сына не придется.

- Да, но я о себе. Ты же знаешь, что меня не очень любят в школе...

- Не беспокойся, - отец встал, собрал посуду и поставил ее в раковину.

- Пап, я помою, - сразу вызвался Тэмсин. - И я думаю, что от перемены школы ничего не изменится. Люди везде одинаковые.

- Я говорил тебе, если ты не хочешь меняться, не нужно этого делать ради того, чтобы все тебя любили. Будь собой.

- Это я знаю. Но я поговорил с нашим школьным психологом там... и он мне сказал, что можно провести научный эксперимент. Ну, знаешь, не всерьез пытаться измениться, а сделать вид, что изменился. Просто внешне. И посмотреть на реакцию, вдруг что-то изменится. Я от этого не поменяюсь, хуже не стану, зато смогу написать потом доклад о влиянии внешнего вида и образа на отношение общества к отдельно взятой личности. Начиная с презрения и моббинга, посмотреть, что изменится.

- О, - Чак поднял брови и замер, пытаясь уловить все умные слова сразу. - Я думаю, идея неплохая.

- Я рад, что ты так думаешь, - Тэмсин улыбнулся, готовясь сказать самое страшное.

- Но я надеюсь, что ты не будешь записываться на хоккей, как в тот раз, когда твоя мать решила сделать то же самое.

Тэмсин вспомнил, как забыл надеть капу и выбил себе два зуба, врезавшись в ограду катка. Мало того, он умудрился силой удара разбить забрало на шлеме юниора, который был положен ему по возрасту. Слава богу, зубы были молочные.

- Нет, пап, точно не это. Я не собираюсь становиться такими, как они, сказал же. Я просто внешне...чуть-чуть изменюсь...просто чтобы посмотреть, что получится. Буду записывать наблюдения в блокнот, на диктофон, потом напишу работу. Может, она поможет мне потом получить высокий балл и стипендию при поступлении. Хорошо же?

- Да, думаю, это неплохо. И что ты собираешься делать? Как измениться?

- Ну... знаешь, похожим на этих спортсменов я все равно уже не стану. А мне нужно как-то сделать, чтобы меня не презирали... пап, я все решил уже, конечно, я просто не хочу от тебя в секрете все держать. Я же всегда тебе все заранее говорю, чтобы не было недоразумений.

- Этим вы с Натаном и не похожи, - согласился Чак. - Так ЧТО ты собираешься с собой делать? - настойчиво повторил он.

- Я просто изучил по фильмам и по личному опыту в школе, что к геям относятся лучше, чем к неудачникам...

В кухне повисла тишина.

- Ты гей?

- Пап, с кем я только что разговаривал?! - Тэмсин закатил глаза и хлопнул ладонью по столу.

- Я ценю твою изобретательность, сынок, ты всегда умеешь уговорить так, что все кажется неплохим, даже конец света. Но если ты таким образом хочешь прикрыть то, что ты по-настоящему...голубой...

- Я не голубой, пап! Посмотри ты на меня! Я не похож на гея!

- Пока что, - мрачно уточнил Чак. - Но собираешься.

- Но зачем мне тогда говорить тебе, если я настоящий гей?!

- Ну, ты же у нас умный. Вдруг ты подумал, что если я подумаю, что "зачем ему говорить мне правду, если это правда", то меня это не заденет, а ты в это время спокойно будешь геем?

- А я не могу спокойно быть геем? Ты выгонишь меня из дома? - удивился Тэм.

- Нет, - Чак возмутился. - Я просто хочу, чтобы ты сказал мне правду, без этих твоих психологических вывертов! Я пойму...нет, это шок, но я пойму. Просто я должен тебе сказать, что будь с этим осторожен, это же не шутки. Черт, да даже твой брат не гей!

«Да уж, от него-то все того и ждали, так ведь нет, ни разу», - подумал Тэмсин.

- Пап, я тебе абсолютно честно говорю. Я не гей. И не собираюсь им быть. Меня просто достало, что все меня достают и ненавидят. То есть, я-то от этого не страдаю, вешаться не собираюсь, но хотелось бы, чтобы этого больше не было. А раз хуже все равно уже не станет, то почему нельзя попробовать?

- И тебе не противно будет?.. - Чак удивился. Он сам бы на такое никогда не пошел.

- А что, станет хуже? Это не противнее, чем выглядеть, как лох, и постоянно получать пинка, пап. Переживу. К тому же, если из этого можно сделать отличный проект и даже получить шанс заработать баллы на будущее, почему нет?

- Ты вечно все выставляешь так, что даже отвратительное кажется гениальным, - согласился Чак. - Весь в мать.

- Я?! - Тэмсин ужаснулся.

- Ты уже все решил, смотрю. Может, и «маскировку» для проекта приобрел?

- Да, - сдержанно, со скромной улыбкой признался Тэм. - Нет, пап, я мог, конечно, держать все в тайне, это же сугубо мое дело... но ты знаешь, что я не люблю от тебя все держать в секрете. Мне спокойнее, если ты обо всем знаешь, чтобы потом тебе не было обидно. Только ведь меня все будут видеть. И они не должны знать, что это не по-настоящему, они должны думать, что все взаправду. И Натан тоже.

- А он-то почему?

- Ну...возможно, я включу в доклад пункт о том, как меняются отношения в семье с переменой образа. Мы с ним редко общаемся, и он ненавидит меня за то, что в школе я лох, и меня никто не уважает. Может, если в школе будет иначе, то...

Чак уловил у него в голосе странную унылую надежду, которую сам Тэмсин даже не замечал.

- Ладно, ему я не скажу. Надеюсь только, что от этого с ним хуже не станет. Я не думаю, что он одобрит.

- Меня больше волнует, пап, что ты будешь делать с соседями. Это не город, а что-то непонятное. Ты тут всю жизнь живешь, тебя все знают. Тебе точно не будет неудобно, что все будут про меня так думать? И говорить? А вдруг спросят?

Чак задумался, посмотрел на него, оценил возможный ущерб своей репутации. Взвесил его на весах против плюсов для самого Тэмсина.

Ради него можно было и пережить глупые расспросы.

- Это не их дело. Я здесь и правда всю жизнь живу. Кто друг, тот другом и останется, ты сам знаешь. А кто отвернется, зачем такие нужны?

«Да, черт возьми, с Натаном вы иногда просто слово в слово говорите», - подумал Тэм опять.

- Если спросят, скажу, что так надо. Ты уже взрослый, сам решаешь. И вы из большого города, никто и не удивится, - отец в шутку пихнул Тэмсина в плечо кулаком.

«Только скажут, что мать нас испортила. Ну и плевать. Зато папу в этом никто не обвинит, подумаешь, соседи...»

- То есть, можно? И тебя не будет нервировать мой вид?

- Так, я разрешил уже. Не надо выпрашивать согласие и на такие мелочи. Да, мне это не будет нравиться, но я переживу, если ты считаешь, что так надо. И пообещай, что...

- Пап, - Тэмсин буркнул оскорбленно. - Я не буду по-настоящему с кем-то что-то...просто ради эксперимента погуляю... не ближе, чем на десять сантиметров, конечно.

- Это хорошо.

- И не говори Этому!

- Ладно, - Чак вздохнул.

Тэмсин сделал вид, что этого разговора только что не было, сдержал радость, которая охватила его полностью. Самым главным препятствием к «мечте» был отец, которого ни за что не хотелось обидеть или задеть. Но теперь это препятствие было пройдено, и оставалось только дело техники.

Он вымыл посуду за пять минут и убежал по лестнице наверх.

Натан, услышав топот по ступенькам, швырнул всю одежду по пакетам, запихал чек обратно и бросился на свою кровать, на ходу надевая наушники. Он даже успел схватить какой-то журнал до того, как дверь открылась.

Тэмсин осмотрел привычный вид «мне плевать на тебя, на отца, на все, что происходит в мире», пожал плечами и подошел к пакетам, чтобы найти нужный.

Натан осторожно перевернул журнал, когда понял, что держит его вверх ногами, а потом снова уставился брату в спину.

«Маленький, коварный гомик...я так и знал... нет, я точно знал! Переехал к папочке, теперь думаешь, что все, свобода, конечно...»

Тэмсин вышел с пакетом за дверь и заперся в ванной.

«Я слежу за тобой, сопля голубая», - прищурился Натан и принялся думать, что ему делать. Сказать отцу? Тогда противному братцу точно влетит.

Но нет, это же их отец, он обожает своего младшего сыночка-неудачника. Он только выговор ему сделает строгим тоном, стараясь при этом не обидеть, но даже кричать не станет.

Тогда лучше последить и поймать на деле, а потом предоставить отцу доказательства? Тогда-то козявке обязательно попадет. И уже не просто выговор.

0

2

http://gigijoe.ucoz.com/load/prichiny_i … em/1-1-0-1

0

3

http://s8.uploads.ru/7Az1X.jpg http://s8.uploads.ru/72YAp.jpg

1. Имя.
Иван Поляков.
2. Ориентация.
Гетеросексуален.
3. Раса.
Оборотень, обращенный | лис.
4. Дата рождения и возраст.
21.03.1994, 19 лет.
5. Социальное положение.
Студент медицинского фак-та академии Вирцетти
6. Внешность.
Simon Kotyk.
7. Характер.
      Эгоизм, как впаянный в сознание бонус, за счет чего падок на лесть. Даже откровенно незамысловатую, грубую и бесхитростную. Ведется в миг обнищавшей, да истосковавшейся по ласке шлюхой. В остальном - недоверчив, как факт, но млеет, до одури, когда доверяют емуй, видимо дает о себе знать жажда не только номинальной власти, но и фактической: что бы у ноги, да на коротком поводке. На первых порах, в незнакомой компании, держит в узде бушующие страсти, но не от фатального человеколюбия, а от желания укутаться в глазах люда в простыню недосказанности, глубины, зарекомендовать себя чертовым умником: более вдумчивым, интригующим, чем есть. За критику же, любого вектора и градуса, "возлюбит" вас со всей самоотдачей и откликом. Сноб и скептик, на показ. Тет а тет с собой - глубоко запутавшийся в векторах и ориентирах парень. Большую часть жизненных проблем переживает стойко, но может всерьез озадачится из-за пустяка, например, из-за разбитой чашки или пятна на пусть и не самой любимой рубашке, от чего питает особую неприязнь к кофейным автоматам, детям с мороженым и лужам. Регулярно влюбляется причем зачастую неудачно.
      Находит особую прелесть в том, чтобы добиваться недоступных. Фатальная влюбчивость оборачивается почти постоянным состоянием разбитого сердца. Самая распространенная и отчаянная крайность, в которую лихо впадает этот любитель граблей, - "травля" предмета воздыхание ядом своего черного юмора и оттачивание на нем меткости шпилек и остроумия, дабы не пропалили глупое, сопливое, романтичное нутро. Малое дитя, ей богу. Разве что побрызгать водой на цветастое платьице понравившейся девчонки не хватает. Не скуп на комплименты, любит их произносить. Флиртует на автомате со всем, что движется и, надо заметить, испытывает от этого неподдельное удовольствие, хоть и получает, зачастую, ворох фееричных оплеух в ответ. И нет, это отнюдь не флирт на грани фола, выступающий в роли прелюдии по затаскиванию в постель, нет. Это не более чем способ выразить свое восхищение человеком, а восхищается он много и часто. Как зарядка - приятная и расслабляющая. Легкий, ни к чему не обязывающий и не ведущий к продолжению.
      Практикует самоутверждение за счет "слабых" морально людей, но не спешите записывать беднягу в разряд обидчиц брошенных котят. Иван искренни верит в естественный отбор, закаливающий характер, и подножки судьбы, заставляющие, пусть и сбивая нам колени в кровь, расти, развиваться, обогащаться опытом и становиться чертовыми личностями, а не планктоном, нелепо латающим бреши в жизненной цепи. В виду весьма скромной собственной эрудиции всячески тянется к людям умным и успешным. Маньяк-интеллектуал. Порой кажется, что за не вовремя сорвавшуюся с чужих губ глупость может уничтожить. Если не физически, то морально уж точно, иссушив до дна. Не взирая на возраст, пол и разом отметая смягчающие обстоятельства. К счастью и правда, только кажется. Хотя... На себя аксиома, к слову, не распространяется ни коем образом. И по ныне Полякков предпочитает записи в твитере томику Байрона. Так же, порой грешит просмотром слезливых мелодрам про «вечную и бесконечную», что даже не стремится скрывать, ведь форменный сексизм отводить оные только для инфантильных представительниц слабой половины человечества. Романтик с большой буквы, но не больше, чем лентяй, от того подобные "высокие порывы" пресекается на корню: зачем напрягаться, если оно никому не нужно?
8. Биография.
  ` Семейство Полякова, от ярого социалиста Михаила Аркадьевича и непоколебимой хранительницы традиций Анны Валерьевны, до неприлично "юной" матери и именитого отчима - парадокс своей суровой сибирской родины. Они - неизменный предмет пересудов законсервированных и таких невозможно скучных, в своей нормальности, местных жителей, да трамплин для вдохновенных проповедей отца настоятеля . "Покареженная норма", "Претенденты на адские печи" и "Виновники потепления на Аляске". Воистину, кому-то повезло с родственниками.
  ` Они всегда, из колена в колено, отличались, по местным меркам, теми еще странностями и, с течением ни одного десятка лет, обросли ворохом досужих сплетен, легенд и погрязли в слухах. Перестала телиться корова? Как пить дать, они, ироды, виноваты. У супруга едва ли стоит на полшестого? И гадать нечего, кто-то из Этих чихнул у вашего забора. Поэтому, когда полненькая, молчаливая глупышка-Ксанка - эдакая "старая дева" с ворохом странностей, любительница ток-шоу, маминых борщей, соседских кур (во всех смыслах) и цветочных букетов, в свои неполные тридцать шесть принесла в подоле - никто не удивился. Ровно как и скорому (спустя каких-то тринадцать лет) вступлению в ряды современных Золушек. Переезд же удачливой дурнушки с ново-обретенным принцем не куда-то, а в Северную столицу - гостеприимный и жадный до фриков Санкт-Петербург, соседи и вовсе восприняли стоически, едва пожав плечами, да отпраздновав неурочным молебном, крестным ходом и последующей пьянкой, с сакральным: "За избавление!"
  ` Принц в миру звался не иначе, как Николай - широко известный в нашей стране владелец фармацевтической корпорации «ОАО-*******», занимающейся исследованиями в области генетики, клеточных структур и молекулярной биологии; создающей как призванные исцелять неисцелимое лекарства, так и рядовые, но творящие не меньшие чудеса, косметические средства. Не монополист в этом деле, но новатор: как-то не нашлось до него отчаянного русского мужика со стальной хваткой, рискнувшего объединить под своим началом не просто специалистов ультра-класса, а специалистов с, в прямом смысле, незаурядными способностями, выходящими за рамки человеческих.
  ` Пришелся ли по вкусу странный брак дурехи матери, повлекший за собой переезд в большой мегаполис, уже не мальчику, но мужу Ивану? И "нет" и "о, да" одновременно. Ведь таким мальчикам, просто преступно прозябать в провинции, получая разряд, дай боже, авто-слесаря и изливая душу бутылке. Не нужно быть фаталистом, что бы давать себе отчет - жизнь будущего мужчины начинается уже в песочнице, когда ты понимаешь, кто ты - малолетний качок, которого все боятся; слабак, грузовик которого все постоянно ломают ногой; идиот, строящий куличики; или педик, играющий в куклы с девчонками. Никита не вписывался ни в один из оных стандартов, еще беззубой пятилеткой отираясь у стройных ножек половозрелых-дев, умиленно тискающих "милашку" за розовые щечки да щедро одаривающих халявными конфетами. Некоронованный принц, который настолько любит себя, что его любят все. Но современные принцы не ездят общественным транспортом, не носят кеды от "Гульяновой". Им принято иметь круглый счет в Швейцарии (или хотя бы их отцам); личного водителя и лузера братца, для бонуса, настолько стремного, что и полено бы на его фоне сошло за розовый куст.
  ` Иван, сколько себя помнил, был в достаточной мере осведомлен о необычности своей семьи, что бы встретить Пробуждение зверя не оголтелыми криками-воплями, сродни братцу с вечными глазами-на-мокром-места, а нездоровой долей любопытства и азарта: каким он будет? И не разочароваться. Лисы хитры, изворотливы и бесценны своим умением подстраиваться, "выходить сухим", не прогибаясь при этом, а прогибая. Достойный юного принца зверь. И, аллилуйя, не плебейско-рыжей масти. Он вообще фартовый парень.
  ` И все бы было хорошо, какой-то десяток лет и его мир обещал стать похожим на идеальную, заранее для него придуманную и продуманную, но не менее соблазнительную конструкцию: диплом престижного университета; высокий пост, работа, наполненная смыслом и сыскивающая уважение; любовница, с уровнем iq выше среднего и кукольной-мордашкой. Чего еще желать? Да, мечталось о несколько другом, но... кто в неполные двадцать не хотел быть фронтменом горячего бойс-бенда, наяривающего баллады о любви и заставляющего девчонок лезть к себе в трусы при одной мысли о нем, таком заразительном, но недостижимом мудаке? Кто не хотел, что бы его, по сути бездарные и густо-ванильные, песни про любовь записывались и выпускались небывалыми тиражами, расходясь, как горячие пирожки, подвывая из каждого утюга? Или просто, перебиваться с хлеба-на-воду, но быть не понятым очерствевшими обывателями гением с верной спутницей гитарой за плечом и тоскливыми, невъебенно от этого прекрасными глазами.  Но Иван реалист. Пост ген. директора преуспевающей компании - очень и очень крепкая почва под ногами. Вот бы только "братец" меньше путал карты. Это же надо было подстроить их отъезд в Академию-на-том-конце-земли, когда все так удачно складывалось! А в том, что в их скоропалительном переводе в эту нидерландскую обитель не-людей виноват блондинистый родственник парень не сомневался ни на йоту. Будет ли Вирцетти благосклонна к этому авантюристу? Время покажет.
9. Дополнительная информация.
Любит флиртовать или откровенно клеить. Богохульствовать. Играть на гитаре, но только не кантри.
10. Пост.

пост

Требуется тема.

11. Связь с Вами.

1. Имя.
Никита Поляков.
2. Ориентация.
Гетеросексуален.
3. Раса.
Оборотень, обращенный | горностай:
Небольшой зверек едва ли достигающий полуметра (прим.: размеры самца в природе в среднем варьируются от 19 - 32,5 см, вес: 300-350 грамм). Тело вытянутое, тонкое, очень гибкое; голова небольшая относительно короткая. Когти очень острые, но тонкие и слабые, в связи с чем горностай хорошо лазит по деревьям, но почти не может копать землю. Хвост довольно длинный - не менее трети длины тела, а с концевой кисточкой около половины длины тела. Волосяной покров густой, особенно зимой, но короткий и не очень пышный. Если в природе в окраске четко прослеживается сезонность, то Зверь Никиты девственно блондинист круглогодично.
4. Дата рождения и возраст.
21.03.1994, 19 лет.
5. Социальное положение.
Студент медицинского фак-та академии Вирцетти.
6. Внешность.
Andrej Pejic.
7. Характер.
      Чертов гений - в своих иллюзиях, на деле: «мамина радость» с непомерными амбициями и вавилонским самомнением. И сие отнюдь не пыль в глаза, не ширма. Любимое дитя, с клеймом: «В семье не без урода».  Гордый обладатель непомерных амбиций и вавилонского самомнения. Неглуп, но балаганист. Эдакая голосистая птушница в потертых джинсах. Образ "чокнутой простушки" эксплуатирует не просто умело, виртуозно. Знать все о всех и все про все - его кредо. Ведь владея информацией мы держим мир за яйца. Но за открытой улыбкой хипповатого придурка нет ни йоты сомнений. Лишь упорный и упрямый в достижении своих целей провокатор, не брезгующий плевками в спину спорщик и лицемер, проповедующий повсеместный фарс. Отвесить шпильку мимоходом, поджечь сараи вашего равновесия, раскритиковать мысли, идеи в пух и прах? О да. По головам не дефилирует, аки Иисус по волнам, и слава богу.
      Поляков тот еще мастер прокатиться по болевым точкам оппонента без видимых на то причин, за что, зачастую, бывает заклеймен ярлыком беспринципной и беспрецедентной суки, без собственных надежд за пазухой. Но это отнюдь не так. За каждой брошенной "на ветер" фразой, "случайным" жестом, "необдуманным" поступком стоит холодный расчет, ведь в действиях Никиты, не смотря на кажущиеся недалекость, бесцеремонность и легкомыслие, нет места сумасбродной опрометчивости и, как следствие, сожалению: она всегда четко осознает, что и для чего делает, заранее прогнозируя возможные последствия и стеля солому. Если и не авантюрист, то интриган точно.
      Самовлюбленн. На деле, прям и прост, как шведская стенка с инструкцией для чайника-альтруиста: польстить, воздать лживую хвалу недремлющему эгу и он уже на лопатках. Тот еще проповедники агитатор своих идей. Малейшее отклонение от намеченного им сценария, реакция, не вписывающаяся в регламент его гипотезы, планов на ваш счет или, не дай боже сюрприз, караются мысленным препарированием вашего отнюдь не хладного трупа тупой вилкой или сухой, но полной драматизма и обличений истерикой. Лечится оплеухой или заветным: "Снято".
      Злопамятен, мелочен и мстителен. И воистину по женски в этих аспектах изощрен. Как правило, если загорелся чем-то - не остынет, пока не воплотит или не добьется намеченного. Уперт. Заложник и верный вассал общественного мнения, взглядов, пересудов. Что скрывает  тщательно, упорно, до абсурдности удачно, проповедуя принцип клина и рьяно травмируя постылое окружение образом "Городского сумасшедшего". Осталось, разве что, промышлять займом у трепетных дев бабских шмоток-красок, прокачивать навык натягивания капрона, да совокупляться с тостером. Время от времени питает слабость к домоседству и затворничеству, которые непременно сопровождаются самобичеванием и подробным анализом бренности бытия. Если не вывести Полякова из этого «марафона страдальца» в первые три дня, то ближайшие недели имейте честь лицезреть затяжную депрессию: с пультом от телевизора, растянутыми футболками, бездонными банками мороженого и «Красоткой», словно шарманка пущенным по кругу.
      Реалист, материалист и атеист. От мозга-костей, до кровеносных сосудов и прочих анатомических изысков. С весьма покореженной, к слову, моралью и повальным отсутствием принципов. В глазах многих и вовсе аморален. Иллюзий, как на свой счет, так и о жизненных реалиях в целом не питает. Словарный запас Никиты пусть и блещет ворохом умных и нередко странных иностранных словечек, призванных пустить пыль в глаза, на деле так же полон слов паразитов, уличного сленга и грязных ругательств. Ох не мыли ему в детстве рот с мылом. А жаль. Старается делать максимально алогичные и не поддающиеся анализу поступки, дабы не выбиваться из созданного образа фатального идиота с уровнем жизнестойкости парковой скамьи.
8. Биография.
  ` Поляков Николай Олегович - широко известный в нашей стране владелец фармацевтической корпорации «ОАО-*******», занимающейся исследованиями в области генетики, клеточных структур и молекулярной биологии; создающей как призванные исцелять неисцелимое лекарства, так и рядовые, но творящие не меньшие чудеса, косметические средства - единственный, кто остался у Никиты или, непременно с саднящей нежностью и придыханием, Ники.
   ` Подрастающий, с серебряной ложкой во рту да в условиях полной вседозволенности, мальчик рос, что предсказуемо, тепличным ребенком солнца и радуги, вплетающим себе в волосы цветы, поющим песни о мире во всём мире, и был преисполнен незыблемой веры во всеобщее равенство, любовь и благополучие, в последствии фатально не понимая соли насмешек обычных ровесников, что с молочных зубов были лишены розовых очков, стесав колени о забор жизненной несправедливости. А уж восприятие мира сквозь пыльцу фей, лихо деформирующую оный и превращающую в театр ванильного абсурда, всхоленное и впитанное через молоко отца, - служило Ники дурную службу, толкая под локомотив жизненных подножек, с которыми так скоро пришлось столкнуться.
  `  Оторванный от "материнской юбки" (в виду ее ранней утраты), болезненный, отчаянно застенчивый и немногословный Никита мог бы запросто сойти за ниспосланное святым небом воплощение смиренной добродетели в цветастом ситце, если бы не бонус в виде на редкость скверного нрава, нескончаемых капризов  и посеянного, в плодотворной почве детского сердца, непримиримости с любыми формами насилия, которыми столь опрометчиво грешила фрау Анна - властная женщина, приходящаяся юному бунтовщику гувернанткой. Угрюмый, своенравный, не привыкший к каким-либо ограничениям личного пространства и "табу" мальчик, даже спустя годы, так и не смог снискать любви у скупой на чувства католички, натыкаясь лишь на глухую стену ее долга.
  `  Новый брак отца. Удар? Нет. Воспринят ровно. Его ревность схоронилась, затерялась на дне картонной коробки. Мальчик замкнулся, мальчику не хватает материнских оплеух, мальчик обещает вырасти в порядочную сволочь.
  `  Ему тринадцать. Он уже не удивляется обилию "странных взрослых" в их доме, откровенно плохо прожаренным стейкам и отсутствию дома четвероногих друзей. Он знает все и чуточку-больше, необходимость в бесконечных "почему" отпадает сама собой. Оборотни - его быль, слово "сказка" утратило свою актуальность. И пусть отец не так горд за него, как за Ивана, чей проснувшийся зверь хотя бы выше табуретки. Пусть. Зато, у него есть острые когти, ловкие лапы и гибкое тело - и все белки в радиусе десятка километров завидуют его умению покорять самые неприступные деревья.
  ` До дошноты и оскомины самовлюбленный брат быстро снискал подобие авторитета среди сверстников, по праву став "тем самым заводилой", что есть в любой компании, в то время, как Никите, с переводом в очередной класс, пришлось уяснить еще одну истину - если не хочешь быть изгоем, над котором потешаются все: от мала до велика, не питаешь слабости к экскурсам по металлическим шкафчикам и, до нелепого, обидным прозвищам, будь добр отстаивать свое право на существование, выгрызая из рук сверстников (вместе с оными по локоть), свой кусок пирога иерархий и регалий. А если нет ни желания, ни сил подстраиваться под чужую мораль - что ж, ряды лузеров к твоим услугам. Лузерам, что со скобками на зубах и подсохшим соком в волосах.
  ` Семнадцать свечей на именинном торте. Когда интересы особо быдловатой половины ровесников стали ограничиваться содержимым лифчиков особенно шалавистых ровесниц, травкой и двумя баллонами пива - Ника понял, пришла пора перемен."Мир во всем мире" уже перестал вдохновлять и грозил быть отложенным за неактуальностью. Кому оно нужно? Секс, наркотики и рок-н-ролл - вот, по чему изнывали бушующие гормоны и о чем молил пресловутый принцип стада. И лишь брезгливость к подобному прожиганию жизни, ровно как и весьма ультимативный пример собственного "брата", неплохо скрывающего свои пагубные привычки,  удержали от подачи массовому психозу и присоединения к подобной вакханалии. Пора браться за голову.
  ` Полтора-два года и вот он без пяти минут студент нидерландской академии Вирцетти. Странная спешность, с которой отец отправляет их из страны волнует, но все равно заставляет слепо повиноваться. Оно того стоит, хотя бы ради того, что бы увидеть пылающее неподдельным недовольством лицо Ивана.

9. Дополнительная информация.
  ` Безупречно владеет, как родным русским, так и английским, немецким языками. При этом, не отказывает себе в удовольствии говорить с деланным акцентом "вечного туриста", больше похожи на гибрид польского и португальского, порой и вовсе делая вид, что с английским знаком вторые сутки и откровенно не понимает, что же вы от него хотите. "I don’t understand you". Неразлучен с глазными каплями. Чутка ли, аллергия на собственную шерсть? Вегетарианец, от того, в моменты особо эпичных "срывов", испытывает ни с чем не сравнимые приступы самобичивания.
Любит: американский футбол. Придумывать десяток версий своего прошлого. Создавать неоднозначные ситуации. Фаршировать тюльпаны и снимать порно. С закрытыми глазами починит утюг или байк, индифферентно. Бог во всем, что касается бабских красок, мейка и прочего боевого раскраса: хочешь новую стрижку, подруга, или получить совет, как реанимировать порванные колготки? Это к Никите.
10. Пост.

пост

Warning: нецензурная лексика. Ибо специфика персонажа.
_____________

    Ларок беззастенчиво хватается за стволы деревьев, лениво переставляя ноги и опасно балансируя в метре от трассы. Он устал. Как портовая шлюха в штиль. Градус рвет петли тормозов, в горле теплеет от ударной дозы никотина, а на коленке наливается синяк. Парадокс: съемками еще даже не пахло, а чувство затраханности уже в наличие. Заниматься ночным хитчайкингом - не самая трезвая мысль, разве только что на кону почти забытый кельтский обряд «Anamchara», призванный связывать родственные души. За этот материал Людо без раздумий готов продать свою. Но вот незадача...
Ты же, не думал, в самом деле, что так просто отснимешь этих Кельтов? Думал? Вот черт, детка. Ты фатальная идиотка.
- Что? – Ларок удивленно поднял брови, не сразу понимая, что, только что, его фактически списали со счетов, вычеркнули из тиража и отбуксировали к прессу. - Дей, хватит дурить. Называй координаты, - терпеливо выдохнул в трубку, растягивая слова и выдерживая паузы. Как с ребенком.
    А дело дрянь. Без четких инструкций им и через неделю не найти место дислокации этих ребят. Деймон, один из десятка лизоблюдов и некогда фаворит Тильды Фелпс, а ныне pr-менеджер, двигающая сила «Into the Wild», неизменно обращается к Людо со снисходительным «пиететом»; как с недалекой пероксидной бейбой, не иначе в надежде словить оргазм, когда тот, не по-женски крепко, зарядит в морду одному снедаемому тестостероном и желчной завистью сукину сыну. Сукину сыну, из чьих потные ручонок, года так  три назад, он буквально вырвал, с куском плоти, этот проект. Заручившись ферзем, можно позволить себе немного лояльности к ущемленному самолюбию «врага», так что, по сути, Людо индифферентно. Сейчас он готов стать хоть океанической касаткой, но получить чертовы координаты чертовых кельтов. А уж то, что на съемки поехал Джек Райли, неконфликтный оператор (пусть и имеющий некую слабость к хитам Боба Марли, бекону и бейсболкам), а не этот сгусток желчи - божественное проведение, воистину. Рыть сырую землю ногтями категорически не прельщало, даже в целях погоста.
- Это ничего не меняет. Помнишь, а я ведь предупреждал тебя, детка. Пирог шоу-биза не для твоей цыплячей шейки.
    Ларок слабо и едва заметно улыбнулся, тут же морщась. Мутило все сильнее. Желудок скрутило в очередном спазме. До чертиков хотелось закинуться пригоршней антацидов, но выпитый, для храбрости, сука, алкоголь! Если эта гонка станет постоянной, то они станут его альтернативой ланчам и редким ужинам. Хоть патентуй.
- Тоже мне, открытие, - фыркнул, потирая пальцами виски, в надежде, что начинающая нет-нет, а гудеть голова все же пройдет и рассмеялся. - Изобретательный, ублюдок. Откуда только такие берутся? - игривый тон дается с трудом, а пальцы непроизвольно пытаются впаяться в кору, но нет, лишь скользят, оставляя небольшие бороздки, и это злит. Ненавязчивое «дзынь», оповещает о голодающей батарее и, уже спустя секунду, планшет радует глаз погасшим экраном. - Отлично поговорили. Эй, Райли, что с попуткой, нас динамят? - повернулся к приунывшему коллеге, в надежде услышать жизнеутверждающее: «Ну что ты, еще пол часа и за нами выстроится картель».
- Куфа фам, - Людо не без брезгливости проследил за зажатым в руке мужчины сэндвичем, украсившим и без того несвежую клетчатую рубашку щедрыми подтеками горчицы. Мерзко. Несоизмеримо гаже была разве, что привычка оператора говорить с набитым ртом. - Заднифей фуфстфую, пролетаем мы с этими фокусниками, как не крути, - обезоруживающе бесхитростная улыбка и мечтательный взгляд, - Эх, сейчас бы пивка.
   Медленно выдохнув, едва заметно покачал головой, понимая, что хоть дела их и плохи, Деймон скот, а запас провизии планомерно исчезает в черной дыре желудка приятеля, но пускаться в тяжкие еще рано. Настроение почти пало ниц, разбив морду о плитку за черт знает сколько долларов. Свет фар кадиллака, заставил сердце в миг забиться быстрее. Аллилуйя, они спасены. Не по Людо все эти забеги по лесным дебрям, слияние в экстазе с матерью природой и ночевки в трейлер-парках. Да и смысл, ведь даже если его светская задница будет самоотверженно глушить заварку из хлопковых пакетов, есть растворимую лапшу и звенеть центами, наравне с простыми смертными, никто и никогда не поверит в его блаженство. Рай в шалаше - блажь не по его зубам. И уж слишком откровенно насевшие на него комары лишь сильнее укрепляют эту веру.
    Отмахиваясь от кажется вездесущих насекомых чуть приблизился к тормознувшему авто. Переговоры, что факт, лучше возложить на его плечи, дабы не спугнуть нежданную уже попутку, заправско-техасским видом Джека, даром, что не дровосека. Их невольный спаситель оказался весьма недурен собой. Если быть точнее, недурна. «Женщина за рулем. Я остаюсь. Здесь», - Ларок завистливым взглядом ощупал стройную фигурку девушки, отмечая иронию матушки природы. Со всеми своими голодовками, тренировками и истощением своей бренной телесной оболочки  ему никогда не достичь таких изгибов и плавности линий.
- Ночи. Предлагаем бартер: с нас гид, с вас карета, - градус-амплитуда дня стремительно пошел в гору, так что улыбка вышла почти искренней. - Людо.
    И пусть плечи неприятно оттягивает чехол с камерой, а ноги молят о перерыве. На душе решительно теплеет. Без гирь и заморочек. Как будто наконец кто-то позволили открыть окно в душной, до тошноты и кислородной ломки, комнате. Дышишь, вдыхаешь, смакуешь и дуреешь от безотчетности, свободы и неприкаянности. Фантастика.

11. Связь с Вами.

0

4

Далматов Игорь Олегович, широко известный в нашей стране владелец фармацевтической корпорации «Золотая яблоня», занимающейся исследованиями в области клеточных структур и молекулярной биологии, а также создающей на основе полученных результатов и успешно внедряющей широкий спектр лекарственных препаратов и косметических средств. Далматов сообщил, что 17 июня этого года пропала без вести его единственная дочь, Далматова Елена Игоревна, 1984 года рождения. Фотографии приложены к делу.

Жизнь парня начинается в песочнице, когда ты понимаешь, кто ты - малолетний качок, которого все боятся, слабак, грузовик которого все постоянно ломают ногой, идиот, строящий куличики, или педик, играющий в куклы с девчонками.

В каждой школе есть такие. Настоящий будущий мужик и настоящий принц, который настолько любит себя, что его любят все. Ты отращиваешь волосы, ты следишь за модой, ты сам - мода, тебе так сложно досталось твое идеальное тело, что ты не подпускаешь к себе даже близко тех, кто не старается сделать себя лучше. Ты безупречен во всем. Твоя музыка, твои шмотки, ты даже красишь ногти и глаза, и от этого твоего стиля тащатся все девчонки, а ты не встречаешься ни с одной, как эти пустоголовые качки, ты выбираешь себе одну и страдаешь по ней, как настоящий идиот. И все остальные ей завидуют, а тебе от этого только лучше, ведь тебя они считают потрясающим, на фоне тупых качков ты - романтичный принц из сказок.

Современный принц, который ездит на лучшем месте в школьном автобусе, а не гоняет папину тачку, как эти. Современный принц, которого терпеть не могут блестящие блондинки, но по ночам лезут рукой себе в трусы при мысли о тебе. Современный принц, которого любят тихо, издалека, за которым следят, о котором знают все.

Ты умеешь играть на гитаре и еще паре музыкальных инструментов, ты прекрасен в любом спорте, кроме тупого футбола, не желаешь уподобляться этим. У тебя хорошие оценки, ведь ты не тратишь все время на безмозглых девок.
И ты все равно вечно ими окружен, как уличный фонарь мотыльками.

Вот бы разбить тебе глаз, чтобы светился еще ярче.

Только если у тебя не торчат уши, а лицо не заляпано веснушками. Куда тебе до него, современного принца, у него нет ни одной веснушки. И ему не стыдно раздеться перед физкультурой, ведь тогда все замолчат от зависти, а девчонки в зале потом ахнут.

А тебе стыдно, потому что у тебя вместо рук - две непропорционально длинные нитки, не грудь, а тощий позор, а живот - сплошная впадина, и ребра позорно торчат.
А у него - безупречный плоский торс, такой ровный, если смотреть спереди, такой красивый, если смотреть сбоку.

На тебе болтаются шорты, а ноги - две ходули с огромными коленками с вечными ссадинами. А у него ноги стройные, бедра сильные, ведь он бегает каждое утро, и штаны тесно обтягивают их, чтобы все еще сильнее восхищались.

У тебя не улыбка, а позор, и ты носишь пластинку, которую по утрам приходится класть в баночку с раствором.

А он улыбается не так, как эти накачанные уроды - голливудской улыбкой. Он улыбается так, что разом улыбаются и все девчонки вокруг, такой заразительный он мудак.

И его не толкают перед автобусом, перед ним все расступаются. Он не ходит в школьный буфет, как придурок.

А еще он любит суши, от которых тебя тошнит, и ненавидит пошлое пиво. Он пьет только эти девчачьи алкогольные коктейли, от которых у него потом малиновые губы.

А тебя тошнит от всего, кроме яблочного сока. Даже от безалкогольного пива.

И его не бьют посреди коридора после уроков только потому, что подвернулся под руку накачанному козлу. И он не треснулся затылком о шкафчик так, что голова теперь болит. И его брат не прошел мимо, как будто вообще не знакомы. И его брату не стыдно, что они братья.

И тебе так хочется, чтобы его переехал поезд, потому что тебе просто не повезло быть таким же, как он. И хочешь-не хочешь, ты никогда не сможешь стать таким. Ведь ты - коротышка и тощий неудачник.

Ведь ты - это я.

0

5

` Родился в городе-легенде, Санкт-Петербурге. Без малого одиннадцать лет воспитывался старшими родственниками, помня мать с отцом лишь по  свадебным фотографиям оных и кратким приездам.
  ` Следующие три года жизни одиннадцатилетнего Чарли мало чем отличались друг от друга. Менялись лишь декорации разномастных заправок; занимательные вечера в трейлерах, на не менее любопытные ночи в палатке под мостом; и дорога. Бесконечно длинное приключение. Они направлялись в Бэй-Вью-Хантерс, на востоке Фриско, - со слов матери, самое подходящие место для таких, как они. Эллен научила его водить их старенький кадиллак, так что спектр интересов пополнился еще на один пункт - скорость. Там же Эллен познакомилась (в одном из придорожных баров, призванном послужить путникам ночлегом), с будущим мужем и отчимом своих детей - Ллойдом. Тот был не самым плохи вариантом, пусть и на проверку оказался помешан на научной фантастике и фильмах ужасов. И никто больше не навязывал мальчику ненавистные службы, не грозил гиеной огненной и не подшучивал над любовью к "не мальчишеским" занятиям. Это, по праву, лучшие годы в жизни Кан. Бэй-Вью-Хантерс, несмотря на обилие черных и выходцев из Мексики, оказался не так плох. У парня даже появилась своя комната, а вечные переезды были и вовсе позабыты.

  ` Семейство Поляковых, от ярого социалиста Михаила Аркадьевича и непоколебимой хранительницы традиций Анны Валерьевны, до неприлично "юной" матери и именитого отчима - парадокс своей суровой сибирской родины. Они - неизменный предмет пересудов законсервированных и таких невозможно скучных, в своей нормальности, местных жителей, да трамплин для вдохновенных проповедей отца настоятеля . "Покареженная норма", "Претенденты на адские печи" и "Виновники потепления на Аляске". Воистину, кому-то повезло с родственниками.
  ` Поляковы всегда отличались, по местным меркам, теми еще странностями и, с течением ни одного десятка лет, обросли ворохом досужих сплетен, легенд и погрязли в слухах. Перестала телиться корова? Как пить дать, они, ироды, виноваты. У супруга едва ли стоит на полшестого? И гадать нечего, кто-то из Поляковых чихнул у вашего забора. Поэтому, когда полненькая, молчаливая глупышка-Ксанка - эдакая "старая дева" с ворохом странностей, любительница ток-шоу, маминых борщей, соседских кур (во всех смыслах) и цветочных букетов, в свои неполные тридцать шесть принесла в подоле - никто не удивился. Ровно как и скорому (спустя каких-то тринадцать лет) вступлению в ряды современных Золушек. Переезд же удачливой дурнушки с ново-обретенным принцем не куда-то, а в Северную столицу - гостеприимный и жадный до фриков Санкт-Петербург, соседи и вовсе восприняли стоически, едва пожав плечами, да отпраздновав неурочным молебном, крестным ходом и последующей пьянкой, с сакральным: "За избавление!"
  ` Принц в миру звался не иначе, как Николай - широко известный в нашей стране владелец фармацевтической корпорации «ОАО-и-и-и-и», занимающейся исследованиями в области генетики, клеточных структур и молекулярной биологии; создающей как призванные исцелять неисцелимое лекарства, так и рядовые, но творящие не меньшие чудеса, косметические средства. Не монополист в этом деле, но новатор: как-то не нашлось до него отчаянного русского мужика со стальной хваткой, рискнувшего объединить под своим началом не просто специалистов ультра-класса, а с, в прямом смысле, незаурядными способностями, выходящими за рамки человеческих.
  ` Пришелся ли по вкусу странный брак дурехи матери, повлекший за собой переезд в большой мегаполис, уже не мальчику, но мужу Ивану? И "нет" и "о, да" одновременно. Ведь таким мальчикам, просто преступно прозябать в провинции, получая разряд, дай боже, авто-слесаря и изливая душу бутылке. Не нужно быть фаталистом, что бы давать себе отчет - жизнь будущего мужчины начинается уже в песочнице, когда ты понимаешь, кто ты - малолетний качок, которого все боятся; слабак, грузовик которого все постоянно ломают ногой; идиот, строящий куличики; или педик, играющий в куклы с девчонками. Никита не вписывался ни в один из оных стандартов, еще беззубой пятилеткой отираясь у стройных ножек половозрелых-дев, умиленно тискающих "милашку" за розовые щечки да щедро одаривающих халявными конфетами. Некоронованный принц, который настолько любит себя, что его любят все. Но современные принцы не ездят общественным транспортом, не носят кеды от "Гульяновой". Им принято иметь круглый счет в Швейцарии (или хотя бы их отцам); личного водителя и лузера братца, настолько стремного, что и полено бы на его фоне сошло за розовый куст.
  ` Иван был достаточно осведомлен о необычности своей семьи, что бы встретить Пробуждение зверя не оголтелыми криками-воплями, сродни братцу-с-глазами-на-мокром-места, а нездоровой долей любопытства, каким он будет? И не разочароваться. Лисы хитры, изворотливы и бесценны своим умением подстраиваться, "выходить сухим", не прогибаясь при этом, а прогибая. Достойный принца зверь. И, аллилуйя, ни разу не плебейско-рыжий зверь.
  ` И все бы было хорошо, какой-то десяток лет и его мир обещал стать похожим на идеальную, заранее для него придуманную и продуманную, но не менее соблазнительную конструкцию: диплом престижного университета; высокий пост, работа, наполненная смыслом и сыскивающая уважение; любовница, с уровнем iq выше среднего и кукольной-мордашкой. Чего еще желать? Да, мечталось о несколько другом, но... кто в неполные двадцать не хотел быть фронтменом горячего бойс-бенда, наяривающего балады о любви и заставляющего девчонок лезть к себе в трусы при одной мысли о тебе? Кто не хотел, что бы его, по сути бездарные и густо-ванильные, песни про любовь записывались и выпускались небывалыми тиражами, расходясь, как горячие пирожки, подвывая из каждого утюга. Но Иван реалист. Пост ген. директора преуспевающей компании - очень и очень крепкая почва под ногами. Вот бы только "братец меньше путался под ногами", это же надо было подстроить их отъезд в Академию-на-том-конце-земли, когда все так удачно складывалось! А в том, что в их скорополительном переводе в эту пафосную обитель не-людей виноват блондинистый родственник парень не сомневался ни на йоту. Будет ли Академия благосклонна к этому авантюристу? Время покажет.

Живой, но "сам себе на уме", задиристая и заводная Чарли, быстро снискала подобие авторитета среди сверстников, по праву став "той самой заводилой", что есть в любой компании, в то время, как Элайдже, с переводом в очередной класс, пришлось уяснить еще одну истину - если не хочешь быть изгоем, над котором потешаются все: от мала до велика, не питаешь слабости к экскурсам по металлическим шкафчикам и, до нелепого, обидным прозвищам, будь добр отстаивать свое право на существование, выгрызая из рук сверстников (вместе с оными по локоть), свой кусок пирога иерархий и регалий. А если нет ни желания, ни сил подстраиваться под чужую мораль - что ж, ряды лузеров к твоим услугам. Благо уяснить-то уяснил, а вот отточить на практике Рейхель свои умозаключения не успел - вернулась Эллен. За ним.

  ` Подрастающий, с серебряной ложкой во рту, да в условиях полной вседозволенности, мальчик рос, что предсказуемо, тепличным ребенком солнца и радуги, вплетающим себе в волосы цветы, поющим песни о мире во всём мире, и был преисполнен незыблемой веры во всеобщее равенство, любовь и благополучие, в последствии фатально не понимая соли насмешек обычных ровесников, что с молочных зубов были лишены розовых очков, стесав колени о забор жизненной несправедливости. А уж восприятие мира сквозь пыльцу фей, лихо деформирующую оный и превращающую в театр ванильного абсурда, всхоленное и впитанное через молоко отца, - служило Никите дурную службу, толкая под локомотив жизненных подножек, с которыми так скоро пришлось столкнуться.
  `  Ему тринадцать. Он уже не удивляется обилию "странных взрослых" в их доме, откровенно плохо прожаренным стейкам и отсутствию дома четвероногих друзей. Он знает все и чуточку-больше, необходимость в бесконечных "почему" отпадает сама собой. И пусть отчим не так горд за него, как за Ивана, чей проснувшийся зверь хотя бы выше табуретки. Пусть. Зато, у него есть острые когти, ловкие лапы и гибкое тело - и все белки в радиусе десятка километров завидуют его умению покорять самые неприступные деревья.
  ` Семнадцать свечей на именинном торте. "Мир во всем мире" уже перестал вдохновлять и грозил быть отложенным за неактуальностью. Кому оно нужно? Секс, наркотики и рок-н-ролл - вот, по чему изнывали бушующие гормоны, компания неформалов, в которой он осел, и о чем молил пресловутый принцип стада. И лишь брезгливость к подобному прожиганию жизни, ровно как и весьма ультимативный пример собственной матери, с год, как скончавшейся от сифилиса, удержали от подачи массовому психозу и присоединения к подобной вакханалии.

Живая, открытая, задиристая и заводная Чарли, быстро снискала подобие авторитета среди сверстников, по праву став "той самой заводилой", что есть в любой компании, в то время, как Элайдже, с переводом в очередной класс, пришлось уяснить еще одну истину - если не хочешь быть изгоем, над котором потешаются все: от мала до велика, не питаешь слабости к экскурсам по металлическим шкафчикам и, до нелепого, обидным прозвищам, будь добр отстаивать свое право на существование, выгрызая из рук сверстников (вместе с оными по локоть), свой кусок пирога иерархий и регалий. А если нет ни желания, ни сил подстраиваться под чужую мораль - что ж, ряды лузеров к твоим услугам. Благо уяснить-то уяснил, а вот отточить на практике Рейхель свои умозаключения не успел - вернулась Эллен. За ним.

Перспектива повторить путь своих "подруг", промышляющих эскортом или и вовсе съемками в горячих-фильмах, в надежде заработать на транзишн, вовсе не улыбалась амбициозной Кан. Необходимость выбраться любой ценой из кабального дна позволила с легкость пойти на компромисс с совестью. Отныне будни Ралиш наполнились необходимостью достойно окончить школу и призрачной погоней за счастьем. Не привыкшая добиваться поставленной цели путем обдирания локтей о терни преград, она предпочла обзавестись "спонсором" в лице стареющей, но отчаянно молодящейся, немецкой фрау. Да-да, господа, порой, смазливый фейс и материнский инстинкт в коктейле могут творить чудеса. Фрау, оплатившей пока интересной и не наскучившей протеже и учебу не где-нибудь, а в Гарварде; и смену пакета документации: превратив из Чарли Ралиш Канкхель, уроженца Нидерландов, мальчика с неплохим происхождением, но дурацкой судьбой, в Ралиш Кан - молодую девушку, перед которой открыты все двери, только держи язык за зубами; и первые шаги в сторону смены пола - легкие операции по феминизации лица и курс гормонотерапии. Теперь, Кан знает, чего хочет и как этого достичь. Ну здравствуй, Гарвард.

0

6

Кристиан Клауд, рожденный, в точку. Спасибо. Собственно, пост:

Насколько Натан помнил, приезжая каждое лето к отцу лет до десяти, в доме напротив жила гламурная блондинка, которую вечно тошнило от него.

Да, в какой-то момент он был таким же уродом, как его младший братец, и теперь Натан ненавидел его именно за слабость силы воли, неспособность взять и измениться.

Но он еще помнил, как девочка с завитыми белыми кудряшками вечно предпочитала качков, а на него даже не смотрела.

В доме рядом жила тоже девчонка. Вспоминая ее, Натан вспоминал только очки с толстыми стеклами и две кривые косички, которые ближе к кончикам становились все тоньше и тоньше. И у нее были брэкеты, которые смотрелись просто ужасно, когда в них застревала еда.

У судьбы свой юмор, поэтому общаться приходилось именно со второй соседкой.

И выйдя подышать где-то к полудню в воскресенье, Натан решил, что любая из соседок лучше, чем общество братца-неудачника. Он совсем обезумел, а отец этого будто не видел.

И сколько бы Натан за завтраком ни пялился на отца, указывая ему взглядом на брата, Чак делал вид, что ничего не случилось.

Тэмсин не просто покрасился, он еще и брови покрасил, чтобы они не отличались цветом от волос. Если можно, конечно, назвать несколько волосков в ряд, подрисованных карандашом, бровями...

Стоило выйти и залезть на забор, вынимая из кармана еще несколько пластинок жвачки, из дома напротив показалась какая-то ободранная неформалка. Она увидела Натана еще издалека, выронила ключи, наклонилась за ними и фыркнула, пошла к раздолбанной машине. Ее капот был даже не покрашен, а вмятина на крыле сделала Натану настроение на весь день.

Вот только он не помнил, чтобы отец упоминал о смене соседей напротив. Куда делась гламурная сучка, которая его вечно игнорировала?

Крашеная, с торчащими, как вороньи перья, волосами неформалка была на нее непохожа. Рваные зеленые колготки и широкие штанины джинсовых шортов противоречили всем понятиям стиля, военные сапоги были основательно потрепаны, а лоскутная жилетка оказалась велика на несколько размеров, и болталась, как на вешалке.

«Полиция моды, где же ты», - подумал Натан, поморщившись и попытавшись сдержать надменную ухмылку.

- Забор весь в побелке, - сообщила стремная соседка, махнув ему.

Ухмылка с лица пропала, а если бы не челка, мерзкая соседка увидела бы, как у Тревора среднего глаза полезли из орбит. Но он сделал вид, что все под контролем, и даже не пошевелился, не то что не ответил.

Соседка пожала плечами и села за руль, захлопнула дверь своей раздолбайки на колесах.

«Это блеф», - убеждал себя Натан, не представляя, что будет со штанами, если это правда. Но слезать было лень, выглянуло такое редкое для города «парижское» солнце - сквозь серые облака проглянул ванильный свет. В любом случае лучше, чем торчать дома с убогим братцем.

Я отлично помнил наш первый раз, но не мог вспомнить все остальные. Кажется, это произошло в доме ее родителей. Они жили чуть выше по улице. Отец Элли иногда помогал моему ремонтировать дом. У него была такая огненная шевелюра, а все тело покрыто рыжими веснушками. В тот вечер мы заперлись в комнате от младших сестер и братьев. У Элли их было великое множество. Я залез на нее сверху. Мы оба были возбуждены и девственны. Я часто наблюдал, как мои родители занимаются этим. Мы жили и спали в одной комнате: летом в тесном трейлере, а зимой в деревянном доме на полу рядом с камином. Элли было четырнадцать. Я годом старше. Ее младшие братья и сестра ломились к нам в дверь, им было скучно, а она кричала, сначала пытаясь прогнать,  а потом от боли. Мое детство и юность в заброшенном богом Адамсе. Я хотел походить на родителей, но стал настоящим чудовищем.
У Элли были волосы цвета ржи, не такие рыжие,
«Боже, как я люблю неформалок за то, что их невозможно обидеть», - подумал Натан, с которым только подобные представительницы женского пола общаться и могли. Остальных слишком обижал бесконечный поток самодовольного хамства.
Ларок глубоко затянулся гвоздичной сигаретой и выпустил струю дыма. Кафе сильно смахивало на одно славное местечко в Мишине, где Ллойд когда-то покупал им всем хот-доги, густо приправленные тушеной капустой, острым соусом и горчицей, а Элен смеялась сильно запрокинув голову. Навязчивый брат близнец из прошлого. Шторы цепляют глаз патриотичной расцветкой. В меню пресловутые сандвичи, для славной полиции города; хот-доги; поджаристые куриные крылья и луковые кольца. Никаких тофу-пицц или легких закусок - феи в эту заплывшую жиром и гиннессом обитель не забредают. В углу древний автомат, загруженный дрянью, которую не продашь без наклейки с предупредительной надписью: "Детям до двадцати одного", - никаких малолеток, аллилуйя  и все такое. Непрошеная ностальгия, лишь сильнее тыкающая носом в собственную ущербность: работа с зубастым графиком, редкость встреч с семьей, квартира с весомым "под съем" и вот уже два месяца, как никто не терся пушистым боком о ноги, беспощадно гробя дизайнерские шмотки шерстью.
    Задумчиво утопил сигарету в залитой пеной с остывшего латте пепельнице и, смахнув предмет своего ребячества - сооруженную из сахарных пакетов крепость, жестом попросил околачивающуюся неподалеку официантку его рассчитать. Людо надо отпаивать молоком и кормить с руки, ведь в Эльдорадо, зачастую, зябко. Адское пекло, с саднящей горло влажность, нехотя скользит за ворот рубашки, раскаляя тело, но не душу. Нет-нет, а хочется повести плечами; поежиться, будто за шиворот швырнули льдистое крошево. Кто бы мог подумать, что отсутствие традиционных пятничных ланчев в кругу его фриковой-семейки, с занудными историями, острыми специями, буррито и шутками, что ниже пояса, будет напоминать о себе сквозняком, дырой где-то за грудиной. Будни тошнотворно разнообразны, но съедает одиночество, к которому Ларок не привык. Сколько тот себя помнит, его мир всегда был заполнен ордой многочисленных родственников, разномастных знакомых и прочих "попутчиков", превращающих их скромную лос-анджелесскую обитель в шатер Шапито. Не то, что сейчас: вокруг равнодушно, показательно, нарочито, до омерзения стерильно - холодно. Идеальный вакуум для социофобной дряни. Но с ним так нельзя, он не из тех. Его наволочка одета на изнанку, а дверь глухо сбивает в дрызг косяк, от сквозняка. Он, черт возьми, любит все эти сантименты и, до нелепости, трогательные посиделки, задушевные разговоры и прозаичное

    Последняя заправка и шанс заполнить желудок чем-то более существенным, нежели диетическая кола, кажется, уже текущая у путешественников по венам. Заглушив движок и вытащив ключ из зажигания Эллен проверила карманы на наличие мелких купюр, попутно прикидывая нуждается ли в "подкреплении" и ее железный друг. Улов выдался на славу. За ночь с ее губ стерлась почти вся помада, лишь в уголках остался размазанный контур, а уж столько дальнобойщиков за раз давно не жаловало ее свои вниманием. Вид у нее, должно быть, воистину затраханый.
- Эх, детка. Вот и жаркая же была ночка! - губы женщины тронула мечтательна улыбка. - Ну да тебе не понять. Держи доллар, иди разменяй и купи себе.. что-нибудь.  - голос звучит несколько устало, но следующая фраза не лишена привычного налета издевки, - Если конечно мой маленький миссионер не хочет, как пророк Лука, питаться святым духом. Мы тут зависнем на какое-то время.
- Моисей.
- Прости, что? - парковаться среди десятка разногабаритных фургонов и автобусов та еще задача.
- Пророк Моисей, - эмигрировавший на переднее сидение мальчик не без удовольствия потянулся, склонив к острому плечу растрепанную крашенную головку. - Это он жил в пустыне без еды, прося Боженьку освободить народ израильский.
Ловко отвешенный, но ласковый подзатыльник и полный незаслуженной обиды взгляд покрасневших со сна глаз.
- Тоже мне, умник. Поди у бабки своей нахватался? Чертова святоша! - Эллен склонилась к Майклу, обдав его запахом гвоздичных сигарет, пива и пота, знакомым с детства, как другим детям знакомы любимые духи их матери. - Расслабься. Ты теперь со мной. И ни одна сука не посмеет тебя у меня отнять.

— Можно сигарету, дорогой?
Кайя выудила из сумки пачку, вытащила две сигареты, протянула одну матери, а другую раскурила сама.
Эллен склонилась к Кайе, обдав ее запахом виски, пива и пота, знакомым с детства, как другим девочкам знакомы любимые духи их матери.
— Сигаретный поцелуй, — пробормотала Эллен, и эта старая глупая шутка вызвала у Кайи одновременно раздражение и нежность.
Мать коснулась кончиком сигареты огонька на сигарете Кайи и глубоко вдохнула. Две затяжки — и в прокуренном воздухе бара повисло новое облачко дыма.

    Пара-тройка миль и насквозь провинциальная голландская деревушка под Гитхорном распахнет свои по-матерински радушные объятия перед отчаянными гостями, только иррациональное и столь присущее всяким путешествиям предвкушение перемен уже не витает среди неизменных атрибутов поездки - переполненных коробок, забитых до отказа чемоданов и прочего милого сердцу хлама; не пьянит самоотверженно юные головы; не растягивает губы в фальшивых улыбках. На исходе пятый день утомительной дороги в Денвер и, по праву, лучший апохмел для мечтателей, настраивающий на лад здорового, пусть и толику ленивого, пофигизма.
   Последняя заправка и шанс набить живот чем-то более существенным, нежели диетическая кола, кажется, уже текущая у путешественников по венам. Заглушив движок и вытащив ключ из зажигания Иван проверил карманы на наличие мелких купюр, попутно прикидывая нуждается ли в "подкреплении" и его железный друг. Порядком потрепанный временем кадиллак на деле был воистину незаменимым товарищем в их затяжной поездке, хоть и с чертовски нескромным аппетитом. Задумчиво постучал пальцами по гладкой и приятно холодящей приборной панели, сдул с глаз непослушную темную челку, вздохнув, потянулся за фланелевой рубашкой  в жизнеутверждающую красную клетку (ведь вечера в северной части Нидерландов так "щедры" на ветра), и, поняв, что промедление бессмысленно, смирился с необходимостью будить уютно разместившуюся на заднем сидении, среди десятка разно габаритных коробок, девушку. Сонная Сэм куда миролюбивей голодной. А уж ее "внутреннюю" ворчливую кошечку с лихвой умаслит едва прожаренный стейк, аминь. Как эта дорогая сердцу блондинка сумела втиснуть свои шесть, с копейками, футов (без учета раздутого до вавилонских высот самомнения) на по-сиротски скромный клочок свободного пространства, да еще умудрится при этом сладко посапывать, остается тайной.
- Эй, детка, прикройся, - голос звучит несколько устало, но следующая фраза не лишена привычного налета издевки, - Если конечно моя маленькая миссионерша не хочет иметь дело со снедаемой тестостероном местной фауной. Мы тут зависнем на какое-то время, - почти с нежностью.
   Прищур лукавых глаз и самодовольная улыбка - вот, что первым делом увидела еще теплая и податливая со сна девушка, тщетно потирая покрасневшие от обилия потекшего мэйка и недосыпа глаза:
- Отъебись, - незамысловатая комбинация из среднего пальца и заразительный зевок. Крашеная, с торчащими, как вороньи перья, волосами; рваными зелеными колготками; военными основательно потрепанными сапогами и в лоскутной жилетке, что велика на несколько размеров девушка казалась наредкость непривлекательной, скорее жалкой. Но Поляков никогда не устанет повторять: "Боже, как я люблю неформалок за то, что их невозможно обидеть", - ведь выносить его бесконечный поток самодовольного хамства под силу только подобным представительницам женского пола: с широкими взглядами, обледенелыми нервным  окончаниями и глубокими декольте. Любя недоступность, Иван с парадоксально-завидной регулярностью западал на полную ее противоположность. - Можно сигарету, дорогой?
Иван выудил из бардачка пачку, вытащил две сигареты, протянул одну Саманте, а другую раскурил сам, тут же зарывшись пальцам в волосах подруги, притянув к себе, склонившись и обдав ее запахом нет, не виски, дыма и пота, а дорогого парфюма:
- Сигаретный поцелуй, — пробормотал в приоткрытые в ожидании губы и эта старая глупая шутка вызвала одновременно раздражение и нежность. Одна сигарема коснулась кончиком огонька другой. Две затяжки и в прокуренном воздухе авто повисло новое облачко дыма. Одна для двоих.

Почему всегда в четвертую неделю нового учебного года проводят лекцию о сексе? Даже не столько о сексе, сколько об этих гадостных женских органах. Честно, меня не особо интересует, как называются все женские внутренности. Во-первых, слова абсолютно дурацкие. Во-вторых, ну правда, зачем мне этим засорять мозг? Туда и без этого химия не помещается. Мне не интересно, как меня мать сделала, и что ей для этого понадобилось, что у нее при этом растягивалось, а что сокращалось, и как называются все эти мелкие детали у нее в трусах. Если честно, меня от этих мыслей немного подташнивает.
Почему-то на этих лекциях не рассказывают супер-подробное строение мужского члена и всяких мелких функций, забавных явлений, которые с ним происходят.

Но женской беременности, особенно подростковой, посвящается полтора часа из трех, которые мы сидим в темном зале и терпим это.

И знаете, не один я думаю, что это чушь, потому что сейчас даже старшеклассники, которые слышат это больше десяти лет подряд, ржут, как кони на заднем ряду
Натан медленно обесцвечивался, темнел и становился почти монохромным, прикусив замазанную тональным кремом губу, прищурив накрашенные черными тенями глаза. Он смотрел на экран, где показывали всякие гадости, но ничего не видел, думая только об одном - как бы не броситься и не задушить противного гомика.
Ведь пока он молчал, с ним даже приятно было поговорить. Он и правда был не тупой, как и говорил мисс Голд.
Но как только речь заходила о «сладких губках» Тэмсина, Натану хотелось вставить карандаши в нос и удариться о сиденье стула перед ним.

- Если промажешь, попадешь в ту очкастую бабу, и она решит, что ты на нее запал, - хрюкнул кто-то, и Натан очнулся. Морган скомкал лист бумаги, вырванный из тетради, прикусил губу от усердия, и бросил комок в Тэмсина.

Он ударился в затылок и упал на колени девчонке, сидевшей за Тэмсином. А он не отреагировал, привычно подумав сначала, что над ним опять издеваются. Он привык в прошлой школе, что в него постоянно чем-то бросают, хоть жеваной жвачкой, хоть жеваными кусочками бумаги, скрученными в шарик и плюнутыми через ручку.

Но потом он вспомнил, что он больше не неудачник и даже не выглядит так.

«Что это тогда было?..» - сначала не понял он, а потом оглянулся, посмотрел на лежащий теперь на полу комок бумаги.

Комками в него раньше не кидали, только мелочами.

- Блин, он повернулся, он повернулся! - зашептали снова, нервно ерзая, скрипнула ножка стула по полу, и Натан посмотрел вправо, на эту компанию активных экспериментаторов. Научный проект «как завоевать внимание симпатичного гея» проходил пока безуспешно.

Второй комок отправился в полет, и Тэмсин снова отвлекся от ногтей, оглянулся. Взгляд у него был непонимающий и почти жалобный, потому что он правда не понимал, что за ерунда происходит. Со всей своей осведомленностью он по-прежнему считал подобные вещи скорее издевкой, чем знаком внимания.

- Господи, какой у него рот...

- Какой? - хмыкнул нападающий футбольной команды, который хоть и поддерживал Моргана активнее всех, но все еще не мог понять, что приятного было в парнях, чего не было в девчонках.

- Ну...такой...растрепанный.

- Растрепанный рот?! - идиоты загоготали, Морган тоже, Натан закатил глаза и подавил желание закрыть лицо рукой.
Он никогда в жизни не думал, какой у его брата рот. Он даже не смотрел на него. Никогда не смотрел, просто не обращал внимания, не думал о нем.

А вот теперь думал, будто эти тупые мысли были заразны и распространялись от гомиков, вроде Моргана.

Когда полетел третий комок бумаги и снова попал в цель, Тэмсин уже раздраженно схватился за волосы правой рукой, между пальцев которой он держал кисточку от лака.

0

7

Пара-тройка миль и насквозь провинциальная голландская деревушка под Гитхорном распахнет свои по-матерински радушные объятия перед отчаянными гостями, только иррациональное и столь присущее всяким путешествиям предвкушение перемен уже не витает среди неизменных атрибутов поездки - переполненных коробок, забитых до отказа чемоданов и прочего милого сердцу хлама; не пьянит самоотверженно юные головы; не растягивает губы в фальшивых улыбках. На исходе пятый день утомительной дороги в Денвер и, по праву, лучший апохмел для мечтателей, настраивающий на лад здорового, пусть и толику ленивого, пофигизма.
   Последняя заправка и шанс набить живот чем-то более существенным, нежели диетическая кола, кажется, уже текущая у путешественников по венам. Заглушив движок и вытащив ключ из зажигания Иван проверил карманы на наличие мелких купюр, попутно прикидывая нуждается ли в "подкреплении" и его железный друг. Порядком потрепанный временем кадиллак на деле был воистину незаменимым товарищем в их затяжной поездке, хоть и с чертовски нескромным аппетитом. Задумчиво постучал пальцами по гладкой и приятно холодящей приборной панели, сдул с глаз непослушную темную челку, вздохнув, потянулся за фланелевой рубашкой  в жизнеутверждающую красную клетку (ведь вечера в северной части Нидерландов так "щедры" на ветра), и, поняв, что промедление бессмысленно, смирился с необходимостью будить уютно разместившуюся на заднем сидении, среди десятка разно габаритных коробок, девушку. Сонная Сэм куда миролюбивей голодной. А уж ее "внутреннюю" ворчливую кошечку с лихвой умаслит едва прожаренный стейк, аминь. Как эта дорогая сердцу блондинка сумела втиснуть свои шесть, с копейками, футов (без учета раздутого до вавилонских высот самомнения) на по-сиротски скромный клочок свободного пространства, да еще умудрится при этом сладко посапывать, остается тайной.
- Эй, детка, прикройся, - голос звучит несколько устало, но следующая фраза не лишена привычного налета издевки, - Если конечно моя маленькая миссионерша не хочет иметь дело со снедаемой тестостероном местной фауной. Мы тут зависнем на какое-то время, - почти с нежностью.
   Прищур лукавых глаз и самодовольная улыбка - вот, что первым делом увидела еще теплая и податливая со сна девушка, тщетно потирая покрасневшие от обилия потекшего мэйка и недосыпа глаза:
- Отъебись, - незамысловатая комбинация из среднего пальца и заразительный зевок. Крашеная, с торчащими, как вороньи перья, волосами; рваными зелеными колготками; военными основательно потрепанными сапогами и в лоскутной жилетке, что велика на несколько размеров, девушка казалась наредкость непривлекательной, скорее жалкой. Но Поляков никогда не устанет повторять: "Боже, как я люблю неформалок за то, что их невозможно обидеть", - ведь выносить бесконечный поток его самодовольного хамства под силу только подобным представительницам женского пола: с широкими взглядами, обледенелыми нервным окончаниями да с глубоким декольте. Любя недоступность, Иван с парадоксально-завидной регулярностью западает на полную ее противоположность. - Можно сигарету, дорогой?
Иван выудил из бардачка пачку, вытащил две сигареты, протянул одну Саманте, а другую раскурил сам, тут же зарывшись пальцам в волосах подруги, притянув к себе, склонившись и обдав ее запахом нет, не виски, дыма и пота, а дорогого парфюма:
- Сигаретный поцелуй, - пробормотал в приоткрытые в ожидании губы и эта старая глупая шутка вызвала одновременно раздражение и нежность. Одна сигарета коснулась кончиком огонька другой. Две затяжки и в прокуренном воздухе авто повисло новое облачко дыма. Одно для двоих.

0

8

Кристиан Клауд, рожденный, в точку, да. Собственно, пост не совсем по теме:

off.

Пара-тройка миль и насквозь провинциальная голландская деревушка под Гитхорном распахнет свои по-матерински радушные объятия перед отчаянными гостями, только иррациональное и столь присущее всяким путешествиям предвкушение перемен уже не витает среди неизменных атрибутов поездки - переполненных коробок, забитых до отказа чемоданов и прочего милого сердцу хлама; не пьянит самоотверженно юные головы; не растягивает губы в фальшивых улыбках. На исходе пятый день утомительной дороги в Денвер и, по праву, лучший апохмел для мечтателей, настраивающий на лад здорового, пусть и толику ленивого, пофигизма.
   Последняя заправка и шанс набить живот чем-то более существенным, нежели диетическая кола, кажется, уже текущая у путешественников по венам. Заглушив движок и вытащив ключ из зажигания Иван проверил карманы на наличие мелких купюр, попутно прикидывая нуждается ли в "подкреплении" и его железный друг. Порядком потрепанный временем кадиллак на деле был воистину незаменимым товарищем в их затяжной поездке, хоть и с чертовски нескромным аппетитом. Задумчиво постучал пальцами по гладкой и приятно холодящей приборной панели, сдул с глаз непослушную темную челку, вздохнув, потянулся за фланелевой рубашкой  в жизнеутверждающую красную клетку (ведь вечера в северной части Нидерландов так "щедры" на ветра), и, поняв, что промедление бессмысленно, смирился с необходимостью будить уютно разместившуюся на заднем сидении, среди десятка разно габаритных коробок, девушку. Сонная Сэм куда миролюбивей голодной. А уж ее "внутреннюю" ворчливую кошечку с лихвой умаслит едва прожаренный стейк, аминь. Как эта дорогая сердцу блондинка сумела втиснуть свои шесть, с копейками, футов (без учета раздутого до вавилонских высот самомнения) на по-сиротски скромный клочок свободного пространства, да еще умудрится при этом сладко посапывать, остается тайной.
- Эй, детка, прикройся, - голос звучит несколько устало, но следующая фраза не лишена привычного налета издевки, - Если конечно моя маленькая миссионерша не хочет иметь дело со снедаемой тестостероном местной фауной. Мы тут зависнем на какое-то время, - почти с нежностью.
   Прищур лукавых глаз и самодовольная улыбка - вот, что первым делом увидела еще теплая и податливая со сна девушка, тщетно потирая покрасневшие от обилия потекшего мэйка и недосыпа глаза:
- Отъебись, - незамысловатая комбинация из среднего пальца и заразительный зевок. Крашеная, с торчащими, как вороньи перья, волосами; рваными зелеными колготками; военными основательно потрепанными сапогами и в лоскутной жилетке, что велика на несколько размеров, девушка казалась наредкость непривлекательной, скорее жалкой. Но Поляков никогда не устанет повторять: "Боже, как я люблю неформалок за то, что их невозможно обидеть", - ведь выносить бесконечный поток его самодовольного хамства под силу только подобным представительницам женского пола: с широкими взглядами, обледенелыми нервным окончаниями да с глубоким декольте. Любя недоступность, Иван с парадоксально-завидной регулярностью западает на полную ее противоположность. - Можно сигарету, дорогой?
Иван выудил из бардачка пачку, вытащил две сигареты, протянул одну Саманте, а другую раскурил сам, тут же зарывшись пальцам в волосах подруги, притянув к себе, склонившись и обдав ее запахом нет, не виски, дыма и пота, а дорогого парфюма:
- Сигаретный поцелуй, - пробормотал в приоткрытые в ожидании губы и эта старая глупая шутка вызвала одновременно раздражение и нежность. Одна сигарета коснулась кончиком огонька другой. Две затяжки и в прокуренном воздухе авто повисло новое облачко дыма. Одно для двоих.

0

9

Для ведения идеологической конфронтации между дурацким-русским Поляковым-старшим и его союзниками - с одной стороны и студентом-USA c группой черлидеров - с другой, разыскивается доброволец, вскормленный на кукурузных плантациях и готовый дать достойный отпор в этом рестарте Холодной войны.
1. Имя:
Что-то до безобразия и стереотипов американское: Майкл, Сэм?
2. Немного из биографии:

3. Необходимые черты характера:
Общителен и легко завязываешь знакомства, но при этом практически никогда не переходишь черту поверхностного общения. Сближаешься так, с выворачиванием душу наизнанку, не про тебя.
Зато американцы люди неравнодушные – они с готовностью приходят на помощь даже незнакомцам, помогают бедным, жертвуют на благотворительность и волонтёрят. Причем здесь это является нормой жизни. Однажды моя знакомая показала мне фотку своей племянницы. Я восхитилась, какие у малышки красивые кудри. На что приятельница ответила: «Да, у неё были роскошные волосы, правда, сейчас она их отрезала, чтобы пожертвовать на парички для детей, которые потеряли волосики из-за химиотерапии». Я была потрясена. Представляете, как должны себя вести родители, каким должно быть воспитание в семье, чтобы у ребёнка появилась такая идея?!
Отдельная песня – американское чувство юмора. Вот уж по чему я страшно скучаю, так это по тонкой иронии, игре слов и прочих изысках русского юмора. Слава богу, что супруг мой является приятным исключением – он и сам способен тонко пошутить, и прекрасно воспринимает мои шутки и анекдоты. Но большинству американцев всякие там намёки и скрытый смысл не по зубам, они всё воспринимают буквально, не утруждаясь искать подтекст. Сами они предпочитают грубые и незатейливые шуточки. По этой причине американские комедии меня редко радуют, хотя бывает и такое. Но больше всего меня поражает в американцах сочетание несочетаемого. Они, в массе своей, неряшливо одеваются, но от них всегда хорошо пахнет (душ два раза в день – святое!). Они помешаны на идее здорового питания, но, не смущаясь, хомячат гамбургеры. Они грубы и незатейливы, но никогда не толкаются, не лезут без очереди, вежливы и внимательны к окружающим. Они запросто выберут самый лакомый кусочек с общего блюда или сметут последний, даже не подумав предложить его сотрапезнику, но при этом жертвуют продукты в пользу бедных.

Автор: Алина Еремеева
Источник: http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-43353/
© Shkolazhizni.ru
Это не значит, что американское общество полностью свободно от предрассудков и конфликтов на той или иной почве, но проявление нетерпимости или дискриминации вызывает у подавляющего большинства искреннее возмущение и решительный протест. В Америке нет слова более ругательного, чем bigot (расист, фанатик). Удостоившиеся такого эпитета лишаются постов, их сторонятся в обществе. На вид американ

4. Желаемая внешность:
5. Дополнительные факты (если есть):

0

10

111111111111111

Коперниканская революция является одним из наиболее важных этапов в развитии науки и культуры в целом, в истории отношения религии и науки.

Это событие стало одной из стартовых точек начала научной революции XVI столетия. Учение Коперника было равносильно революционной перестройке не только в астрономии и естествознании, но и в методах научного исследования и познания. Оно привело к радикальным изменениям образа мышления естествоиспытателей, повернув его от привычных и закостенелых догм к непосредственному исследованию реального мира.

В 1543 году Николай Коперник опубликовал свой трактат De Revolutionibus coelestium orbium (Об обращениях небесных сфер), в котором он изложил гелиоцентрическую модель представления Вселенной. В своём труде Об обращениях небесных сфер Николай Коперник показал, что движение небес может быть объяснено без утверждения, что Земля находится в геометрическом центре системы. Это привело к выводу, что мы можем отказаться от предположения, что мы наблюдаем Вселенную из особого положения.

Хотя Коперник инициировал научную революцию, он, конечно, не завершил её. Он продолжал верить в небесные сферы, и помог совсем немного для прямых наблюдений и доказательства того, что его теория ближе к истине, чем система Птолемея. Потребовалось около 200 лет для того, чтобы эта модель заменила модель Птолемея.

Говорить, что новизна предложений Коперника состоит в простом изменении положения Земли и Солнца — это значило бы, что мы сделали муху из слона в развитии человеческой мысли. Если бы предложение Коперника не оказывало влияния за пределами астрономии, оно бы не задержалось так долго в признании, и ему бы не так усиленно сопротивлялись.(Томас Кун: Коперниковская революция. Планетная астрономия в развитии Западной мысли.)

Под копе́рниканской револю́цией понимается смена парадигм с модели мироздания Птолемея, которая постулировала, что Земля является центром вселенной, на гелиоцентрическую модель с Солнцем в центре нашей солнечной системы.

На протяжении более тысячелетия католическая церковь главенствовала не только в религии, но и в политике и науке. Церковь поддерживала популярную теорию геоцентризма. Идеи же Коперника, составляющие фундамент гелиоцентрического учения, разрушили до основания принципы церковно-теологического мировоззрения и опровергли церковную картину мироздания, основанную на геоцентрической доктрине Птолемея.

Далекие путешествия через океан требовали более точных и простых методов ориентировки и исчисления времени, чем те, которые могла обеспечить система Птолемея. Развитие торговли и мореплавания требовало совершенствования астрономических знаний и, в частности, теории движения планет. Долгое время единственным способом нахождения долготы было вычисление положений Луны для данного места и момента времени по таблицам. Но вычисления по ним были очень сложны, требовалось упрощение. Становилась популярной астрономия, а также люди нуждались в верной теории движения Солнца и Луны для уточнения календаря. Например, дата весеннего равноденствия была ошибочно закреплена церковью на 21 марта, что привело к отставанию этой цифры от действительной на десять дней!

Революцией в астрономических представлений людей стала гелиоцентрическая система, разработанная польским ученым Николаем Коперником (1473 – 1543).

Широта взглядов Коперника объясняется его глубокой осведомленностью в научных и культурных трудах предшествующих поколений. Изучив теорию Птолемея, Николай засомневался в ее верности. По его мнению, главным изъяном геоцентрической системы мира стала неспособность определить форму мира и точную соразмерность частот; ее условный, модельный характер. Он смог глубоко понять плодотворность и истинность идеи древнегреческой натурфилософии – искать простоту и гармонию в природе как ключ к объяснению явлений, искать единую сущность многих кажущихся различными явлений.

Основной принцип объяснения теории Коперника обратен геоцентризму. Центр мира – Солнце, вокруг него движутся планеты, среди которых – впервые зачисленная в ранг «подвижных звезд» Земля со своим спутником Луной. С помощью двух основных действительных движений Земли – годичного и суточного – система сразу же объяснила все главные особенности запутанных видимых движений планет и раскрыла причину суточного движения небосвода. Впервые получила объяснение смена времен года. Также Коперник отодвинул на огромное расстояние от планетной системы сферу звезд.

Были у учения Николая схожие черты с трактатами древности: Вселенная – замкнутое пространство, ограниченное сферой звезд, неподвижных каждая на своем месте; истинными движениями небесных тел считал равномерными и круговыми.

Система Коперника с точки зрения математики была несколько проще системы Птолемея, и этим сразу же воспользовались на практике. На ее основе составил «Прусские таблицы» О. Рейнгольд (1551 г.). Она позволила уточнить длину тропического года и совершить реформу календаря (введен григорианский стиль). Более высокая точность, дававшаяся на первых порах Прусскими таблицами, объяснялась не введением гелиоцентрического принципа, а более развитым (по сравнению с XIII в.) математическим аппаратом вычислений. Вскоре эти таблицы неизбежно разошлись с наблюдениями, что охладило первоначальное восторженное отношение к теории Коперника.

Что же касается этой системы в целом как общей астрономической картины мира, то уже спустя четыре десятилетия Дж. Бруно разрушил ее, отвергнув замкнутую сферу звезд и центральное положение Солнца во Вселенной, провозгласив тождество Солнца и звезд и множественность «солнечных систем» в бесконечной Вселенной.

Но теория Коперника сразу вступила в конфликт с первым элементом картины мира Аристотеля: небесные тела, как и Земля, которая была введена в круг планет, в свою очередь оказывались центрами тяжести, во всяком случае, центрами обращения других тел. А спустя чуть более полувека выяснилось противоречие гелиоцентрической системы и второму элементу картины мира Аристотеля: истинные движения планет оказались не круговыми и не равномерными».

«Коперниканская революция стала великой научной революцией не только потому, что она изменила европейское мировоззрение, не потому, что она стала революционным изменением в видении человеком своего места во Вселенной, но просто потому, что она была научно превосходящей. Она также показывает, что у Кеплера и Галилея были хорошие объективные причины одобрить гелиоцентрическую гипотезу, поскольку уже Коперниканская (а на самом деле – аристарховская) модель обладала избыточной предсказательной мощью по сравнению со своей птолемеевской соперницей»

Именно потому, что «аристотелевская наука» была насквозь эмпирической, она гораздо лучше согласовывалась с обычным «жизненным опытом», чем галилеева наука. Тяжелые тела, как всем известно, «естественно» падают вниз, а огонь действительно взмывает вверх.

У Птолемея Солнце движется вокруг определенного центра, расположенного неподалеку от Земли. И это характерно для всех его математических построений. Тщательно выверяя комбинации эпициклов и дифферентов, Птолемей, в духе восточной инструменталистской традиции, руководствовался соображениями «экономии мышления», не утруждая себя  размышлениями о «природе вещей».

В полном соответствии с Аристотелем, Коперник был убежден в том, что круговое движение является «наиболее естественным». Поэтому движения небесных тел должны быть либо непосредственно круговыми, либо представлять собой различные комбинации круговых движений. Каждая планета должна двигаться по своему эпициклу с постоянной скоростью. В то же время центр каждого эпицикла должен с необходимостью двигаться с постоянной скоростью по несущей его окружности.
Действительно, «в своем круговращении они не кажутся  движущимися равномерно. Оказывается, что Солнце и Луна  движутся то быстрее, то медленнее, а остальные 5 планет, как мы видим, движутся иногда и попятным движением, кое-где останавливаясь. И тогда как Солнце прямо идет по своему пути, эти светила блуждают различным образом, отклоняясь то к северу, то к югу, из-за чего они и были названы планетами, то есть блуждающими»

Мировоззрение Коперника и особенно настороженное отношение к аргументам язычника Аристотеля характеризует то, что он не ограничивается отсылкой к этому авторитету для обоснования неприемлемости неравномерного движения. Вместо этого он вводит свой собственный метафизический аргумент: причиной переменной скорости может быть только переменная сила. Бог же, как первопричина всех движений, всегда постоянен.

0

11

Фактически Коперник сконструировал настоящую гибридную теорию (аналогичную первой полуклассической теории Планка), положившую начало взаимопроникновению математики Неба в физику Земли. Как образно выразился современный французский историк, «Коперник вкрадчиво, возможно не отдавая себе отчет, вводит в аристотелеву твердыню два небольших допущения, через которые Кеплер, Галилей и  Декарт подорвали эту твердыню» [Шоню 2008, 430].

По сути дела Коперник, найдя благодарную  аудиторию в лице папы Павла III (которому он посвятил свою книгу), папы Климента VII (который не только одобрил работу, но и потребовал, чтобы автор опубликовал ее), своего дядюшки епископа, своего друга епископа Тидемана Гизе и др., порицает Птолемея за язычество. Он критикует египтянина Птолемея за то, что в его изощренно разработанной системе нет, тем не менее, единого Бога, за то, что разные элементы его космологии отражают замыслы разных творцов. Именно таким образом Коперник, возможно того и не желая, подготовил почву для Галилея : если Земля – рядовая планета, то законы математики должны быть применимы и к ее движению вокруг собственной оси и вокруг Солнца, и к движению тел на ее поверхности . В дальнейшем в работах Галилея аристотелевские «естественные движения» превратятся в движения инерциальные.

РАЗВИТИЕ КОПЕРНИКАНСКОЙ ПРОГРАММЫ.

Для более полной и систематической рациональной реконструкции «твердого ядра», «эвристики» и «защитного пояса» коперниканской программы необходимо обратиться к творчеству одного из крупнейших теологов и философов XV в. – кардинала Николая Кузанского [Ахутин 2005]. Это в его работах метафизические интуиции, составлявшие «дух времени» и подпитывавшие творчество Коперника, Кеплера, Галилея, Декарта и Ньютона, получили продуманный, систематический и последовательный характер. Монотеистический креационизм кардинала Кузанского был направлен против птолемеевско - аристотелевского космоса: в качестве «тварного»  небо ничем не отличалось от земли. Сама реальность сотворенного содержит в себе божественную бесконечность, несхватываемую никакими понятиями. В итоге Кузанский формулирует даже квазигалилеевский «принцип относительности». «Нам уже ясно, что наша Земля в действительности движется, хотя мы этого не замечаем, воспринимая движение только в сопоставлении с чем-то неподвижным. В  самом деле, если бы кто-нибудь на корабле, среди воды, не знал, что вода течет, и не видел берегов, то как бы он заметил движение судна? В связи с этим, поскольку каждому, будь он на Земле, на Солнце или на другой звезде, всегда будет казаться, что он  как бы в неподвижном центре, а все остальное движется, он обязательно будет каждый раз устанавливать себе разные полюса, одни – находясь на Солнце, другие – находясь на Земле, третьи – на Луне,  на Марсе и т.д. Окажется, что машина мира будет как бы иметь повсюду  центр и нигде – окружность …» [Кузанский 1979, 133–134].

С другой стороны, ренессансная трактовка человека как «второго бога», умелого творца идеальных (математических) мыслительных «сущностей», закладывала теоретико-методологические основы математического естествознания.

Вдохновляясь идеями Коперника и Платона (особенно его диалога «Тимей»), а также собственными астрономическими наблюдениями, сделанными при помощи недавно изобретенного телескопа, Галилей низводит математику с небес. Если Земля – всего лишь одна из планет, то законы математики, применявшиеся  ранее для описания движения всего того, что происходит в надлунном мире, применимы теперь и к ее движению как целого, и к тому, что происходит на ее поверхности.

Как отмечает в «Диалоге» в споре с аристотелианцем Симпличио коперниканец Сальвиати, «а в отношении Земли - мы стараемся облагородить ее и сделать более совершенной, стремясь уподобить ее небесным телам и в известном смысле поместить ее на небо, откуда ваши философы ее изгнали» [Галилей 1948, 44]. Или, как более точно и определенно выразился другой участник «Диалога» - венецианец Сагредо, подводя итоги первого дня дискуссий, «главная тема вчерашних рассуждений заключалась в исследовании двух мнений и того, какое из них более вероятно и обосновано : то ли, которое считает субстанцию небесных тел невозникающей, неуничтожаемой, неизменной, непреходящей, словом, свободной от всякой перемены, за исключением перемены места, а потому признает существование пятой стихии, весьма отличной от наших стихий, образующих земные тела, возникающих, уничтожаемых, изменчивых и т.д., или другое, которое отрицает такое различие частей вселенной и считает, что  Земля наделена тем же самым совершенством, как и другие тела, входящие в состав вселенной, т.е. является подвижным и блуждающим шаром, подобным Луне, Юпитеру, Венере и др. планетам, … в конце  концов мы пришли к заключению, что это второе мнение вероятнее первого» [Там же, 91].

Но, с точки зрения физики Аристотеля, система Коперника бессмысленна, поскольку, в соответствии с концепцией естественного движения, движение Земли (неважно – вокруг собственной оси или вокруг Солнца) физически невозможно. Естественное движение земных тел (камней и воды) состоит в прямолинейном движении по направлению к центру вселенной.

Каждое простое тело может участвовать в одном и только в одном естественном движении. Учение же Коперника стремится приписать Земле по меньшей мере три естественных движения: вращение Земли как целого по орбите вокруг Солнца; вращение Земли вокруг своей оси и участие земных тел в свободном падении к центру Земли. Как отмечал в «Диалоге» Сальвиати, «все соответственные свойства, которыми по Аристотелю отличаются небесные тела от элементарных, выводятся им из различия естественных движений первых и вторых. Таким образом, если отрицать, что круговое движение присуще только небесным телам, и утверждать, что оно свойственно также всем естественно движущимся телам, то с необходимостью придется признать, что такие атрибуты, как возникаемость или невозникаемость, изменяемость или неизменяемость, делимость или неделимость и пр. в равной мере принадлежат всем мировым телам, т.е. как небесным, так и элементарным, и что неправильно и ошибочно Аристотель вывел из кругового движения те атрибуты, которые он приписал небесным телам» [Галилей1948, 43].

Таким образом, в борьбе за реализацию коперниканской программы необходимо было подорвать физику Аристотеля. И в  программном  сочинении «Пробирных дел мастер» (1623) Галилей провозглашает: «Философия природы написана в величайшей книге, которая всегда открыта перед нашими глазами, - я разумею Вселенную, но понять ее сможет лишь тот, кто сначала выучит язык и постигнет письмена, которыми она начертана. А написана эта книга на языке математики, и письмена ее – треугольники, окружности и другие геометрические фигуры, без коих нельзя понять по-человечески ее слова: без них – тщетное кружение  в темном лабиринте» (цит. по: [Клайн 1984, 58].

И для того, чтобы у  читателей не возникало  никаких сомнений в том, кем эта замечательная книга написана, позже, в знаменитом  введении к  «Диалогу» Галилей подчеркивает: «Вернейшее средство направить свой взгляд вверх – это изучить великую книгу природы, которая и является настоящим предметом философии. Хотя все, что можно прочесть в этой книге, является творением всемогущего художника и расположено самым совершенным образом, наиболее достойно изучения в первую очередь то, что показывает нам творение и творца с более возвышенной стороны» [Галилей 1948, 21].

Судя по всему, галилеевская интерпретация христианской теологии вдохновлялась и направлялась Платоном, в частности мифом о сотворении мира, изложенным в его знаменитом диалоге «Тимей» (любимом диалоге и одного из основателей квантовой теории В. Гейзенберга, который использовал его в качестве регулятивного принципа в физике элементарных частиц). Персонаж этого платоновского произведения – Демиург (верховный бог) – нарезав в пространстве маленькие треугольнички, сотворил из них элементарные тела, а из этих  тел, в свою очередь, реальные тела, растения, животных, человека … Более того, именно благодаря  «Тимею» понятие бога-творца было обогащено понятием извечно предустановленного им плана.

Итак, природа проста и в высшей степени упорядочена именно потому, что при сотворении мира Бог вложил в него строгую математическую необходимость. Поэтому математическое знание не просто истинно, но священно, - и даже в большей степени, чем Библия. Если по поводу интерпретаций Священного писания существует много разногласий, то математические истины бесспорны.

С другой стороны, когда на этот раз уже в «Диалогах» венецианец Сагредо выражает притворное удивление, почему система Коперника, если она так хорошо согласуется с фактами, не является до сих пор, мягко говоря, общепринятой, флорентинец Сальвиати с достоинством парирует: «Вас удивляет, что у  пифагорейского учения так мало последователей, я же изумляюсь тому, что находятся люди, которые усваивают это учение и удивляются ему, и я не могу достаточно надивиться возвышенности мысли тех, которые его приняли и почли за истину: живостью своего ума они произвели такое насилие над своими чувствами, что смогли предпочесть то, что было продиктовано им разумом, явно противоречащим показаниям чувственного опыта» [Галилей 1964, 423].

В целях последовательной математизации Галилей  коренным образом преобразует методологию естественных наук, возведя идеализацию и мысленный эксперимент на пьедестал ведущих методов научного познания.

Все это и позволило ему, помимо прочего,  как сформулировать «принцип инерции», так и вплотную подойти ко второму закону Ньютона.

Сходные платоновские (и неоплатонистские) установки, а особенно -  «восхитительное соответствие между Космосом и Божественной Троицей» привели Кеплера к поиску математических законов, управляющих движением планет. Между взглядами Коперника и Кеплера было одно принципиально важное отличие. Для Коперника движение планет было, как и для Птолемея, круговым; поэтому оно не требовало какой-либо причины и происходило по инерции. Поэтому Солнце не было для него «центром силы» и положение его вовсе не обязано было совпадать с центром земной орбиты.  Только Кеплер, размышляя об источнике движущей силы планет, раскрыл роль Солнца, и эта идея помогла ему раскрыть механику движения планет [Данилов, Смородинский 1973].

Кеплер сделал второй шаг к единству математической астрономии и физики, открыв законы, грубо нарушающие аристотелевско-птолемеевский принцип равномерного вращения небесных тел. Три закона Кеплера оказались первыми научными законами, сформулированными в математической форме. «Небо» начало сокрушать квалитативистскую физику. Гармоничный союз небесного и подлунного отодвинул в сторону  физику Аристотеля.

Главной задачей всего творчества И. Ньютона  было открытие единых законов, управляющих движением тел как на небе, так и на земле. В самом деле, согласно галилеевскому «принципу инерции», тела должны двигаться «естественно» - равномерно и прямолинейно – до тех пор, пока на них не начнут действовать какие-либо силы. Но планеты Солнечной системы в соответствии с законами Кеплера обращаются вокруг  Солнца по эллипсам. Следовательно, должна существовать некая сила, постоянно вынуждающая планеты отклоняться от состояния прямолинейного и равномерного движения. Судя по всему, на планеты действует сила со стороны Солнца.

С другой стороны, хорошо известно, что и Земля как-то притягивает находящиеся на ней тела. Поэтому уже Декартом была поставлена задача объединения обеих теорий  притяжения в единой теории. Первое, что должен был на этом пути сделать Ньютон, руководствуясь позитивной эвристикой Коперника и Галилея, это продемонстрировать, что та же самая сила, которая притягивает все тела к Земле, заставляет и Луну вращаться вокруг Земли. Именно это и было сделано в «Математических началах натуральной философии» (1687). Как резюмирует в предисловии к этой книге ее издатель: «Таким образом, установлено, что центростремительная сила, которою Луна постоянно отклоняется от касательной к своей орбите, есть сила тяжести Земли, распространяющаяся до Луны» [Ньютон 1989, 32].

При решении главной проблемы своей жизни Ньютон, конечно, по его собственным словам, «стоял на плечах гигантов»; прежде всего он руководствовался эвристикой Галилео Галилея, которого глубоко почитал. Неслучайно в предисловии к первому изданию «Математических начал натуральной философии» их автор отмечает: «Так как древние, по словам Паппуса, придавали большое значение  механике при изучении природы, то новейшие авторы, отбросив субстанции и скрытые свойства, стараются подчинить явления природы законам математики. В этом сочинении имеется в виду тщательное развитие приложений математики к физике… поэтому и сочинение это нами предлагается как математические основания физики» [Ньютон 1936, 1–3].

В методологии Ньютона типично галилеевское требование «подчинить явления природы законам математики» представляется основным : надо так по-галилеевски «изнасиловать» свои чувства, возникающие при созерцании природных явлений, так препарировать их, представить их в таком высушенном и расчлененном виде, чтобы результаты их деятельности  допускали аналитическую обработку. Это прежде всего относится к основным понятиям базисной идеальной модели классической механики – понятиям  «сила», «пространство» и  «время», которые приобретают характер математических идеализаций.

Создав «твердое ядро» своей программы за счет синтеза гибридных теоретических схем Коперника, Кеплера, Гука и Галилея в виде конъюнкции трех законов динамики с законом всемирного тяготения, Ньютон наконец-то обеспечил постоянный эмпирически-прогрессивный рост коперниканской программе.

История астрономии. Революционная догадка Коперника

Николай Коперник
К концу первого десятилетия XVI в. в Европе появился мыслитель, которому суждено было начать первую великую революцию в астрономии, в корне изменившую, однако, и всю физическую картину мира, т. е. развившуюся в революцию универсальную. Этим мыслителем был гениальный польский астроном Николай Коперник (1473—1543). Еще в 90-е годы XV в., после первого глубокого восхищения математическим гением Птолемея, Коперник убедился и в существовании глубоких противоречий между его теорией мира и наблюдениями. Восхищение сменилось сомнениями... В поисках других идей он изучил в подлинниках сохранившиеся сочинения или изложения учений древнегреческих математиков и натурфилософов, иначе, первых физиков. Среди них были и автор геоцентрической системы, и первый истинный гелиоцентрист Аристарх Самосский, и пифагорейцы, также утверждавшие подвижность Земли и учившие о всеобщей числовой гармонии мира. Глубокое проникновение в древнегреческую науку, культуру, философию сформировало широкий склад мышления у самого Коперника. Вместе с тем он первым взглянул на весь накопившийся за тысячелетия опыт астрономии глазами смелого и уверенного в своих творческих и познавательных способностях человека эпохи Возрождения. После длительного периода замкнутости, оторванности от жизни, наука выходила на широкий простор сотрудничества с практикой. Новые, более точные таблицы движения небесных тел, прежде всего Луны и Солнца (по сравнению с Альфонсинскими, которые к XVI в. сильно разошлись с наблюдениями), нужны были для вычисления положений Луны для данного места и момента времени. Долгое время это был единственный способ нахождения долготы во время длительных морских плаваний в эпоху развития торговли и великих географических открытий. Немалым стимулом для совершенствования теории планетной системы были нужды популярной тогда астрологии. Наконец, теория движения Солнца и Луны стала необходимой для уточнения календаря. Определяя разницу во времени одного и того же положения Луны на небе — по таблицам и по часам, установленным по Солнцу во время плавания, находили долготу места на море. Календарная дата весеннего равноденствия, приходившаяся в IV в. новой эры на 21 марта и опрометчиво закрепленная за этим числом специальным церковным съездом — Никейским собором в 325 г. как важная отправная дата при расчете основного христианского праздника пасхи, к XVI в. отставала от действительной даты равноденствия на 10 дней!

Собравшийся по этому поводу в 1512—1517 гг. в Риме Латеранский собор отметил чрезвычайную остроту проблемы календаря (который пытались совершенствовать еще с VIII в.) и предложил ее решить крупнейшим астрономам, прежде всего Копернику. Но последний ответил тогда отказом, так как считал недостаточно развитой и точной теорию движения Солнца и Луны, которые и лежат в основе календаря. Вместе с тем это стало одним из стимулов взяться за такое совершенствование теории. В отличие от своих современников и предшественников, пытавшихся лишь совершенствовать детали птолемеевой системы либо же обращаться к древней схеме гомоцентрических сфер, но не имевших смелости отказаться от самого геоцентрического принципа, Коперник сумел преодолеть это преклонение перед авторитетами и робость перед догмой и вместе с тем глубоко понять плодотворность и истинность идеи древнегреческой натурфилософии — искать простоту и гармонию в природе как ключ к объяснению явлений, искать единую сущность многих кажущихся различными явлений. В итоге уже к 1530 г. в основном было завершено, но только в 1543 г. полностью увидело свет одно из величайших творений с истории человеческой мысли — «Николая Коперника Торунского. О вращениях небесных сфер. Шесть книг». Вновь, как и в «Альмагесте», содержанием этих шести книг-глав стала вся, теперь уже современная Копернику астрономия. Коперник изложил математическую теорию сложных видимых движений Солнца, Луны, пяти планет и сферы звезд с соответствующими математическими таблицами и приложением каталога звезд. Но в основу объяснений был положен принцип, обратный геоцентризму. В центре мира Коперник поместил Солнце, вокруг которого движутся планеты,— и среди них впервые зачисленная в ранг «подвижных звезд» Земля со своим спутником Луной. На огромном расстоянии от планетной системы находилась сфера звезд. Его вывод о чудовищной удаленности этой сферы теперь диктовался и самим гелиоцентрическим принципом: только так мог Коперник согласовать его с видимым отсутствием у звезд смещений за счет движения самого наблюдателя вместе с Землей, отсутствием у них параллаксов. С течением времени первоначальные детали каждой теории стираются в памяти человечества. Она либо огрубляется (как это было с теориями Аристотеля и Птолемея), либо модернизируется по мере развития науки. И эти новые черты приписываются исходной теории. Так, в многовековой и драматической борьбе за торжество гелиоцентризма постепенно изменялось представление о первоначальном содержании теории Коперника. Уже первые борцы за новое мировоззрение использовали ее революционную сущность — принцип гелиоцентризма планетной системы; принцип движения Земли как рядовой планеты; объяснение всех главных особенностей видимого движения планет и звезд суточным и годичным движениями Земли. В результате сложилось и широко распространилось ошибочное мнение, что и для самого Коперника главной целью была замена геоцентризма на гелиоцентризм.

Система Коперника с точки зрения математики была несколько проще системы Птолемея, и этим сразу же воспользовались в практических целях. На ее основе составили «Прусские таблицы» О. Рейнгольд (1551 г.). Она позволила уточнить длину тропического года и провести в 1582 г. (указом от 24 февраля) давно назревшую реформу календаря. В результате был введен новый, пли григорианский стиль. Большая простота (вернее, меньшая сложность) теории Коперника и получавшаяся, но лишь на первых порах, большая точность предвычислений положений планет по гелиоцентрическим таблицам Рейнгольда породили другую иллюзию. Преимущество теории Коперника стали усматривать именно в ее практической пользе. Однако и то и другое оказалось иллюзорным. Как же в действительности обстояло дело? В чем была истинная сила теории Коперника? Почему она могла вызвать и вызвала коренное революционное преобразование всего естествознания и научного мировоззрения? Коперник, так же, как и ученые Древней Греции, представлял Вселенную замкнутым пространством, ограниченным сферой звезд, неподвижных каждая на своем месте. Подобно античным ученым он считал истинные движения небесных тел равномерными и круговыми. Именно стремление восстановить чистоту планетной теории в этом отношении, достичь строгого выполнения в ней провозглашенных Платоном и Аристотелем принципов движения небесных тел, явно нарушенных в системе Птолемея введением экванта, было для Коперника, по его собственным словам, одним из стимулов для поисков иных способов описания движений планет. Но другим, несравненно более важным с точки зрения дальнейшего развития науки стимулом к ревизии и отказу от теории Птолемея стало для Коперника стремление восстановить утраченную логическую простоту и стройность планетной теории. В эпоху Коперника сосуществовало несколько моделей планетных движений, но все они опирались на геоцентризм и, в конце концов, сводились к системе Птолемея, лишь усложняя ее. (Общее число вспомогательных кругов в системах типа птолемеевой возросло до 80, в одной из последних попыток возродить систему гомоцентрических сфер число их для описания известных движений достигало 79). В этих системах движение планет представлялось с помощью нескольких равноправных независимых математических моделей. Для объяснения петель у данной планеты предполагалось, помимо движения по деференту, движение по своей группе эпициклов, никак не связанных, вообще говоря, с эпициклами и деферентом для другой планеты. В этом Коперник и увидел несовершенство, более того, указание на коренную несостоятельность теории Птолемея в чисто методологическом отношении. В ней отсутствовал единый стержневой принцип, который мог бы объяснить, по крайней мере, основные закономерности в движениях планет.

Нажмите для увеличения
Это навело Коперника на мысль о ложности теории Птолемея и других подобных геоцентрических схем в чем-то основном. В них нарушался один из главных принципов природы: «природа не терпит лишнего». В этом принципе Коперник видел более глубокое проявление гармонии природы, выражающейся в стремлении возможно меньшим числом причин обеспечить возможно большее число следствий, явлений. Такая единая причина могла бы, по мнению Коперника, выявить общий порядок, «симметрию», «соразмерность частей» во Вселенной. Между тем птолемеева теория, как известно, не претендовала на большее, чел описание видимых угловых изменений в положении планет. Главный изъян геоцентрических систем мира Коперник видел именно в том, что «они не смогли определить форму мира и точную соразмерность его частей». Этими рассуждениями, изложенными в собственном предисловии к своему труду, Коперник, быть может, впервые отметил основную особенность птолемеевой и других подобных систем — их условный, модельный характер и ограниченность служебными целями. Эти теории позволяли предвычислять лишь направления на небесные светила, без попыток раскрыть истинную удаленность и расположение их в пространстве. Птолемей считал последние две задачи вообще неразрешимыми. Напротив, учет физических характеристик небесных тел в системе Коперника — уже во вводных главах — сразу показывает его отношение к своей теории, как к теории реального устройства планетной системы (а для Коперника — и всей Вселенной).

Идею иного, не геоцентрического способа описания видимого движения планет Коперник нашел у древнегреческих философов — Аристарха Самосского и некоторых пифагорейцев. Он использовал идею именно первого — идею подвижности Земли, обращающейся вокруг реального тела — неподвижного Солнца, расположенного в центре мира. Принять гелиоцентризм Копернику помогло развитое им представление об относительном характере движения (кинематический принцип относительности движения). Этот известный древним грекам принцип в средние века был забыт. Неравномерное петлеобразное движение планет, неравномерное движение Солнца Коперник, как и Птолемей, считал кажущимся эффектом. Однако этот эффект он представил не как результат подбора и комбинации движений по условным вспомогательным окружностям, а впервые указал на реальную физическую (точнее — кинематическую) причину явления: перемещение самого наблюдателя (как при наблюдении с плывущего корабля предметов, находящихся на берегу). Таким образом, он допустил, что наблюдение ведется с движущейся Земли. Это допущение подвижности Земли и было главным новым принципом в системе Коперника. Он стремился обосновать его рядом физических и логических соображений. Вторым нововведением было принятие аристарховой идеи центрального положения Солнца в системе. Коперник и сам, впрочем, обратил внимание на особую роль Солнца, отразившуюся уже в птолемеевой схеме. Планеты по свойствам их движений как бы разделялись в ней Солнцем на две группы — нижние (ближе к Земле, чем Солнце) и верхние. В комбинации кругов для описания видимого движения каждой планеты существовал обязательно один круг с годичным, как у Солнца, периодом движения по нему. Для верхних планет это был первый, или главный эпицикл, для нижних — деферент. Кроме того, Меркурий и Венера (нижние планеты) вообще все время сопровождали Солнце, лишь совершая около него колебательные движения. И все же допустить в XVI в. подвижность Земли, лишив ее положения центра мира, было настолько противоречащим общепринятому «здравому смыслу» (слова Коперника), что сам Коперник постарался смягчить впечатление от своего нововведения. Он особо отметил, что поскольку размеры сферы звезд и удаленность ее от планет колоссальны, то вся система планет вместе с подвижной теперь Землей оказывались практически в центре этой Вселенной. В свое время Птолемей (а до него еще Гиппарх) введением эксцентриков для более точного отображения неравномерностей видимого движения небесных светил уже лишили Землю ее строго центрального положения в мире, какое она должна была занимать в аристотелевой сферической Вселенной. Введением экванта Птолемей еще более нарушил аристотелевы физические основания геоцентризма, что делало систему Птолемея внутренне противоречивой. Но такой ценой Птолемей нащупал нечто вроде геоцентрического «зеркального» отображения второго закона Кеплера! Допуская лишь круговые равномерные движения по любым окружностям только, относительно их собственных центров, Коперник начал с того, что отверг эквант — быть может, наиболее остроумную находку Птолемея. Этим он сделал даже некоторый принципиальный шаг назад. Принцип круговых равномерных движений вынудил Коперника и в гелиоцентрической системе для достаточно точного описания движения планет сохранить несколько десятков (!) эпициклов (правда, 34 вместо 80). По той же причине — принятия принципа равномерности движения — теория Коперника при расчетах была не намного проще птолемеевой и практически не отличалась от нее по точности предвычислений положений - планет на длительный промежуток времени. Несколько более высокая точность, дававшаяся на первых порах Прусскими таблицами, объяснялась не введением нового, гелиоцентрического принципа, а более развитым (по сравнению с XIII в.) математическим аппаратом вычислений. Эти таблицы также вскоре неизбежно разошлись с наблюдениями. Последнее даже охладило первоначальное восторженное отношение к теории Коперника у тех вычислителей, которые ожидали от нее немедленных практических выгод (неплохой урок и пример ложного подхода к оценке принципиально новой теории).

Что же касается системы Коперника в целом как общей астрономической картины мира, то уже спустя четыре десятилетия Бруно разрушил ее, отвергнув замкнутую сферу звезд и центральное положение Солнца во Вселенной, провозгласив тождество Солнца и звезд и множественность «солнечных систем» в бесконечной Вселенной. В чем же таилась истинно революционная сила учения Коперника? Система Коперника завершала собою более чем двухтысячелетний путь развития умозрительных космологических теорий Вселенной и частично еще использовала некоторые древние космологические представления. Но она принципиально отличалась от всех прежних теорий. Революционная, преобразующая сила коперниковой гелиоцентрической системы таилась в ее внутренней логичности, экономности, совершенстве, достигнутых введением нового, гелиоцентрического принципа движения небесных тел, прежде всего подвижности самой Земли. С помощью двух основных действительных движений Земли — годичного и суточного — она сразу же объяснила все главные особенности запутанных видимых движений планет (попятные движения, стояния, петли) и раскрыла причину суточного движения небосвода. Впервые получила объяснение смена времен года: Земля движется вокруг Солнца, сохраняя неизменным в пространстве положение оси своего суточного вращения. Правда, для этого Копернику пришлось ввести «третье» движение Земли — обратное вращение с тем же годичным периодом вокруг некой другой оси в теле Земли — перпендикулярной плоскости эклиптики. С помощью комбинации обычного годичного движения — обращения вокруг Солнца — и этого вращения Земли, допуская небольшое различие в их скоростях, Коперник предложил довольно остроумное кинематическое объяснение явления прецессии. В системе Коперника впервые получила объяснение загадочная прежде последовательность размеров первых, или главных эпициклов у верхних планет. (Они были введены Птолемеем для описания петлеобразных движений планет.) Размеры их оказались убывающими с удалением планеты от Земли. Движение по этим эпициклам, равно как и движение по деферентам для нижних планет, совершалось с одним и тем же годичным периодом, равным периоду обращения Солнца вокруг Земли! — Все эти годичные круги геоцентрической системы оказались излишними в системе Коперника. Петлеобразные движения планет теперь объяснялись одной единственной причиной — годичным движением Земли вокруг Солнца. В различии же размеров петель (и, следовательно, радиусов соответствующих эпициклов) Коперник правильно увидел отображение того же орбитального движения Земли: наблюдаемая с Земли планета должна описывать видимую петлю и тем меньшую, чем дальше она от Земли.

Эта гениальная расшифровка видимых явлений позволила Копернику впервые за всю историю изучения неба сделать обоснованный вывод о действительном расположении планет в Солнечной системе и получить весьма точные относительные расстояния планет от Солнца (в расстояниях Земля — Солнце, т. е. в астрономических единицах, выражаясь современным языком). Таким образом, то, что Птолемей считал непостижимым, уже содержалось в скрытом виде в его системе. Но только Коперник понял, что этими расстояниями планет были величины, обратные радиусам первых эпициклов для внешних планет и совпадающие с радиусами деферентов — для внутренних («нижних» по геоцентрической терминологии). Коперник как бы поставил зеркало перед зеркально перевернутой (по отношению к действительности) системой Птолемея и таким образом впервые получил правильное, прямое изображение устройства планетной системы. Довольно хорошее совпадение оценок показывает достаточно высокую точность, достигнутую в измерениях некоторых постоянных астрономических величин уже в древности, но вместе с тем еще раз демонстрирует бессилие геоцентрической системы в. объяснении действительности. Только введение гелиоцентрического принципа позволило понять истинный смысл полученных величин. Именно логическая стройность, экономность и в этом смысле простота и совершенство теории Коперника, ее способность объяснить немногими причинами совокупность многих, считавшихся до этого совершенно различными явлений, увязать их в единую систему привлекли к ней горячие симпатии прогрессивно мыслящих современников. Эти черты теории свидетельствовали о ее правильности по существу. И уже не столь важным было то, что принесенная в ней дань традициям — принятие круговых равномерных движений небесных тел, центрального положения Солнца во Вселенной и ограничивающей Вселенную сферы звезд — снижала ее точность при практических расчетах или ограничивала мир единственной планетной системой. Возрожденные Коперником принципы подвижности Земли и центрального положения Солнца в системе планет не только явились ключом к объяснению истинного строения собственно Солнечной системы, но стали и мощным инструментом для дальнейшего познания мира за ее пределами. Теория Коперника вскрыла важнейший принцип устройства Вселенной: признав подвижность, планетарность, неуникальность Земли, она тем самым устраняла вековое представление и об уникальности центра вращения во Вселенной. Центром вращения стало Солнце. Но Солнце не было уникальным телом. О его тождественности со звездами догадывались еще в древности. Это «освобождение» центра вращения от его «единственности» в свою очередь освобождало человеческую мысль, выпускало ее на необъятный простор для дальнейших сравнений и обобщений. Уже вскоре Бруно объединил с этим принципом идею Николая Кузанского об изотропности и безграничности Вселенной и пришел к построению концепции о множественности планетных систем в бесконечной Вселенной.

Раскрытие двойственной причины сложных видимых планетных движений — разложение их на собственные реальные движения планет и на видимые, являющиеся отражением движения наблюдателя (т. е. Земли), направило мысль на поиски истинных движений небесных тел, что и сделал Кеплер, а также на углубленное изучение законов движения вообще (Галилеи). Эти два пути развития теории Коперника привели к созданию небесной и общей механики и объединились в новой физической картине мира Ньютона. Геоцентрический способ описания видимого движения, например Солнца, метеорных потоков, сохранился в современной астрономии лишь как удобный в некоторых задачах математический прием. На первый взгляд теория Коперника затрагивала лишь третий элемент аристотелевой физико-космологической системы мира — изменяла конкретную модель Вселенной и, напротив, даже стремилась сохранить остальное, во всяком случае, механизм процессов (второй элемент): равномерные круговые движения небесных тел, причина которых не обсуждалась и у Коперника, т. е. оно принималось как факт. Но теория Коперника сразу вступила в конфликт с первым элементом картины мира Аристотеля: небесные тела, как и Земля, которая была введена в круг планет, в свою очередь оказывались центрами тяжести, во всяком случае, центрами обращения других тел. А спустя чуть более полувека выяснилось противоречие гелиоцентрической системы и второму элементу картины мира Аристотеля: истинные движения планет оказались не круговыми и не равномерными. Таким образом, начавшись как революция в астрономии, коперниковская революция в теории планетных движений уже вскоре проявила черты революции универсальной, так как привела к полной смене физической картины мира, хотя взрывной силы этой новой теории не понимал и сам Коперник.

0

12

В 16 веке Николай Коперник усовершествавал эту систему приведя ее к гелиоцентрической (Солнце в центре).
Надо сказать что церковь вначале пофигично отнеслась к этой теории, но когда, полвека спустя, изобреталеть телескопа Галилей её начал двигать в массы, духовенство фишку просекло и запретило эту ересь.

Вообще большой разницы гео- или гелиоцентрическая у нас система для навигации и астрономии того времени было все равно. К тому же доказать кто вокруг кого вращается можно было только имея внесестемныю точну отсчета, что и пытались сделать ученые высчитывая "годовой параллакс" (т.е. угловой сдвиг по отношению к звезде). Сделать это только смог в 1725 году английский атсроном Брэдли.

А кто мне скажет когда было признано католичеством факты что Земля круглая, а не чаша на 3х слонах и что она вращаеться вокруг себя?

Глава 3. Коперниканская революция

Коперниканская революция в оценке современной западной философии и истории науки

Коперниканская революция является одним из наиболее важных этапов в развитии науки и культуры в целом, в истории отношения религии и науки, а коперниковедение — одна из самых развитых областей современной истории и философии науки. Коперниканская революция — это не только научная, но и мировоззренческая революция, что и обусловило ее колоссальные последствия для всей истории европейской культуры. Однако именно этот мировоззренческий аспект до самого последнего времени недооценивался западной философией и историей науки.

Специфическая черта коперниканской революции, во многом обусловливающая постоянный интерес к ней со стороны исследователей, заключается в том, что теория Коперника была ассимилирована наукой, несмотря на то, что не имела новых эмпирических подтверждений по сравнению с системой Птолемея и не обладала какими-либо прагматическими преимуществами перед ней.

В 1978 г . И. Лакатос в статье «Почему программа Коперника вытеснила программу Птолемея?» подвел итог усилиям современной философии в изучении коперниканской революции. Результатом явилось то, что, по его мнению, ни одна из предложенных концепций так и не смогла объяснить причин коперниканской революции, показать, чем же действительно теория Коперника превосходила теорию Птолемея, почему коперниканство было принято в качестве новой картины мира и ассимилировано астрономической практикой, несмотря на отсутствие фактов, его подтверждающих. Это связано, по нашему мнению, с неадекватностью методологических подходов к анализу истории науки, разработанных позитивистски ориентированной философией науки, в рамках которой систематически предавался забвению мировоззренческий аспект научной теории, а значит выпадала из поля зрения и картина мира, и анализ сводился лишь к исследованию чисто формальных характеристик теории, таких, например, как эмпирическое содержание теории, ее простота, точность предсказаний и т. д.

Система Коперника действительно не имеет преимущества перед теорией Птолемея с точки зрения чисто формальных критериев, выдвинутых позитивистской методологией науки. Во-первых, она не имеет преимущества перед системой Птолемея по критерию эмпирического содержания теорий. Общим местом современного западного коперниковедения является утверждение об эмпирической эквивалентности теорий Коперника и Птолемея. Оно связано со следующими соображениями. Несмотря на то, что теория Коперника основывалась на большем количестве астрономических фактов, чем теория Птолемея, эти факты (наблюдения и самого Коперника, и арабских астрономов, а также наблюдения Региомонтана) не имели принципиального значения и не создавали качественного превосходства эмпирической базы теории Коперника над эмпирической базой теории Птолемея, поскольку они были не более точны, чем наблюдения античных астрономов, так как никакого принципиального прогресса в измерительной технике в период от Птолемея до Коперника не произошло. Кроме того, и это главное, методология Птолемея позволяла ассимилировать в его теорию новые наблюдения путем увеличения и усложнения системы эпициклов-эксцентров. Иными словами, то эмпирическое содержание, которым обладала Коперниканская теория сверх Птолемеевой, без особого труда могло вмещаться и в теории Птолемея.

Во-вторых, теория Коперника но имела преимущества перед теорией Птолемея и с, так сказать, инструменталистской точки зрения: она не позволяла делать более точные астрономические предсказания, чем Птолемеева теория. Это стало очевидным сразу после появления коперниканской теории. А систематические сравнения коперниканских «Прусских» таблиц с птолемеевскими «Альфонсовыми» на основе своих собственных астрономических наблюдений, которые проводил Тихо Браге, свидетельствовали о том, что «Альфонсовы» таблицы нередко даже дают более точные предсказания, чем «Прусские».

В Григорианской реформе календаря Коперниканская теория использовалась лишь частично, только в той ее части, которая связана с расчетом движения Луны (эти расчеты были сделаны по «Прусским» таблицам Рейнгольда, основывавшимся на теории Коперника). Можно предположить, что большая точность теории Коперника в предсказании движения Луны может рассматриваться как ее эмпирическое преимущество перед теорией Птолемея. Однако это неверно, поскольку о преимуществе можно говорить только в каком-то «среднем» смысле; некоторое преимущество коперниканской теории в предсказании лунного движения компенсировалось преимуществом теории Птолемея в предсказании движения планет, например Марса. Недаром расчет движения планет осуществлялся при реформе календаря на основе теории Птолемея.

Кроме того, оценка в современной литературе механизма движения Луны у Коперника не свидетельствует о его преимуществе перед механизмом движения Луны в теории Птолемея. Советский историк науки Н. И. Идельсон пишет по этому поводу, что «на совершенно различных моделях Птолемей и Коперник дали приблизительно одинаково удовлетворительное представление движений Луны по долготе, но существенно различное представление изменений ее расстояния от Земли. Так, у Птолемея наибольшее расстояние Луны всегда в сизигиях, у Коперника всегда в квадратурах; разумеется ни то, ни другое неверно; но ведь от эпициклического механизма и нельзя требовать ничего иного... Только через 14 с половиной столетий после Птолемея в лунную теорию был внесен новый и весьма существенный материал; его дал Тихо Браге...» Идельсон Н. И. Этюды по истории небесной механики. Необходимо также отметить, что даже безоговорочное преимущество теории Коперника над теорией Птолемея в предсказании движения Луны не смогло бы стать объяснением факта перехода от одной теории к другой, поскольку суть дела заключается в переходе от геоцентризма к гелиоцентризму, который никак не связан у Коперника с механизмом движения Луны.

Чтобы закончить сравнение теорий Птолемея и Коперника по критерию точности их предсказаний, упомянем результаты исследований современного американского коперниковеда О. Джинджерича, который для сравнения точности предсказаний обеих теорий предпринял широкое изучение звездных альманахов XVI в. Он исследовал деятельность двух наиболее известных создателей эфемеридов И. Штоффлера (1452-1530) и И. Штадиуса (р. 1527). Эфемерид И. Штоффлера, основанный на птолемеевской системе, был рассчитан для периода 1499— 1531 гг. Из эфемеридов, основывающихся на коперниканской системе, а их было немало, Джинджерич выбрал эфемерид И. Штадиуса, рассчитанный для периода 1554— 1600 гг., который охватил наиболее широкий период времени. Для сравнения этих эфемеридов Джинджерич, используя современную теорию и современные вычислительные средства, сделал свой эфемерид для того же периода и, сравнив его с эфемеридами Штоффлера и Штадиуса, получил величину ошибки того и другого. «Первым результатом этого сравнения было установление того факта, что величина ошибки эфемеридов до Коперника и после него была приблизительно одной и той же». У Штоффлера ошибка в долготе для Марса на 1625 г . достигла пяти градусов, у Штадиуса она была чуть меньше пяти градусов.

Отсутствие каких-либо прагматических преимуществ своей теории понимал и сам Коперник. Ему была известна наблюдательная эквивалентность обеих теорий, на которую он ссылался как на аргумент в пользу своей теории, утверждая, что явления одинаково «спасаются» как геоцентрической, так и гелиоцентрической системами. Но этот факт, естественно, мог работать и против теории Коперника. Поэтому в качестве критерия превосходства своей теории над птолемеевской Коперник выдвинул чисто конвенционалистский критерий: ее простоту, последовательность, экономичность. Ему следовали Ретик, Осиандер, виттенбергские математики, ассимилировавшие в своей практике математическую часть теории Коперника и особенно теорию движения Луны и планет. Большая простота, последовательность и единообразие коперниканской теории признаны в истории и философии науки от Галилея до Дюгема.

Необходимо отметить, что для Н. Коперника его теория действительно была проще, чем теория Птолемея. Однако это не та формальная простота, о которой идет речь в современной философии науки, когда простоту понимают как такую характеристику теории, которая делает ее более приемлемой по сравнению с альтернативными в ситуациях конкуренции теорий, эквивалентных в эмпирическом плане.

Для Коперника его теория была более проста, поскольку она описывала более простой и законосообразный мир, т. е. воплощала тот период развития научного знания, который в общем характеризуется как наивно реалистическая точка зрения на мир, согласно которой простота научной теории выступает непосредственным отражением простоты самой природы. Утеря и историческая трансформация тех смыслов, которые Коперник и его современники вкладывали в понятие простоты, а также выдвижение на первый план позитивистских концепций теории науки привело к чисто формальному пониманию критерия простоты. Например, один из современных исследователей коперниканства Р. Палтер выдвинул так называемый «80—34 синдром», означающий, что Коперник использует для построения модели универсума 34 круга, тогда как Птолемей — 80. Эти 34 круга взяты из «Малого комментария» Н. Коперника, где он действительно указывает, что для объяснения внутренней структуры универсума и движения планет достаточно 34 окружностей. Однако главным трудом Коперника был не «Малый комментарий», а «О вращении небесных сфер», в котором его система была значительно переработана. В частности, был реорганизован долготный механизм движения планет, изменен механизм прецессии и усложнена широтная схема для внутренних планет. «В результате даже сам Коперник затруднился бы подвести конечный итог своей системе. Если все же попытаться сравнить геометрически коперниканскую и птолемеевскую схемы, ограничив для большей точности это сравнение долготным механизмом для Солнца, Луны и планет, то получим 18 окружностей у Коперника и 15 у Птолемея. Таким образом, Коперниканская система очевидно более сложна, чем птолемеевская».

В работах современных исследователей справедливо, на наш взгляд, утверждается, что большая простота коперниканской теории является таким же мифом, как и ее большая точность. Систематической критике концепцию простоты коперниканской системы подверг Т. Кун в своей книге «Коперниканская революция». Он писал, что хотя с точки зрения самого Коперника его система была симметричной, гармоничной, простой, предлагала более «естественные» решения основных задач и содержала меньше ситуативных решений, тем не менее это только кажущаяся экономичность коперниканской системы. В конечном счете она была не более простой, чем птолемеевская, и едва ли менее громоздкой. Некоторая простота одних аспектов коперниканской теории оборачивалась усложнением других ее аспектов. Она была проще в том смысле, что обходилась без эквантов и некоторых эксцентров, однако каждый из них заменялся новым эпициклом. Коперник отказался от двух движений сферы неподвижных звезд, как у Птолемея, но вместо этого ввел четыре движения Земли. Кроме того, под давлением трудностей, возникавших при попытке объяснения видимых движений, Коперник вынужден был принять за центр универсума точку, расположенную недалеко от Солнца, а не само Солнце, как он намеревался вначале. Таким образом, теория Коперника не была даже последовательно гелиоцентрической. Очевидно, что говорить о большей простоте коперниканской теории по сравнению с птолемеевской по меньшей мере проблематично. «Новая гармония,— пишет Т. Кун,— не увеличивала точности или простоты. Поэтому Коперник мог апеллировать и апеллировал только к той ограниченной и, возможно, иррационально настроенной группе математических астрономов, чье неоплатоническое чутье математической гармонии не могло быть заблокировано математической сложностью системы, вряд ли обеспечивающей большую точность предсказаний, чем птолемеевская система».

Апелляция Т. Куна к «неоплатоническому чутью математической гармонии» в объяснении причины победы коперниканства также оказывается малоэффективным средством. «Неоплатоническое чутье» ничего не дает в понимании сути революции, описывая лишь ее общий культурный контекст. Однако Кун не одинок в такой оценке. Джинджерич, например, считает, что Коперниканская революция была результатом поиска симметрии и эстетической структуры мира. То, что выразил Коперник,— это новое космологическое видение, великий эстетический взгляд на структуру универсума. Что лежало в основе этого нового видения, как оно возникло, как оно работало в астрономии и было связано с ее методологией — все эти вопросы остаются не исследованными ни Куном, ни Джинджеричем. Неисследованность этих вопросов обусловливает множество других. Ведь платонизм возник не в XII, XIII или XIV вв., а был явлением эпохи Птолемея не в меньшей степени, чем эпохи Коперника. Более того, некоторые исследователи, Миттельштрасс например, традиционно подчеркивали не аристотелевские, а платоновские мотивы у Птолемея: «Птолемей в гораздо большей степени платоник, чем это обычно считают, подчеркивая его аристотелевские черты. Выражается это прежде всего в оценке астрономии, понимаемой в основном платоновски, в противоположность аристотелевски понимаемой физике... И как платоника его призовет к платоновскому порядку Коперник. Здесь платоник Птолемей предшествует аристотелику Птолемею. То, что астрономия начала свое научное развитие еще в античности, связано во всяком случае с платоником Птолемеем».

Точно так же очень сложно объяснить коперниканскую революцию простой сменой «гештальта» в XVI в. В современной литературе по истории и методологии науки все чаще подчеркивается традиционность Коперника в решении астрономических проблем, его приверженность древним, обусловленная по преимуществу его желанием неукоснительно соблюдать чистоту метода и ликвидировать эквант, введенный Птолемеем, означавший нарушение аксиомы кругового равномерного движения. Такому «традиционному» (в духе античности) восприятию Коперника объективно способствует и сама структура трактата его «О вращениях...». Так, его принцип гелиоцентризма и система мира обосновываются им в первой книге его трактата, все же остальные книги посвящены изложению вычислительных методов астрономии. И здесь в основе его подхода лежит принцип «спасения явлений». В своем следовании математическим принципам древних Коперник оказался даже более ортодоксальным, чем Птолемей. Одной из его задач, как известно, было ликвидировать эквант и восстановить принцип равномерного кругового движения. И эту задачу он решил. Непонимание некоторыми исследователями того факта, что принцип «спасения явлений» трактовался и использовался Коперником только в качестве математического метода, привело к тому, что теорию и книгу Коперника стали считать «странной и двусмысленной». Так, А. Паннекук пишет:

«В первой главе провозглашается и объясняется новая система мира, которая разрушила основы астрономии, произвела переворот в науке и мировоззрении и на протяжении многих столетий сделала имя Коперника знаменем и призывом к борьбе за просвещение и духовную свободу. Затем, изучая следующие главы, мы полностью переносимся в античный мир: на каждой странице его изложение оказывается почти робким приспособлением к птолемееву примеру. Нигде нет ни широты новой эры, ни гордой дерзости новатора, ни признаков нового духа научного исследования». Паннекук А. История астрономии.

Эта-то «противоречивость» книги Коперника и послужила тому, что его стали воспринимать полностью в духе античности. В немалой степени способствовал этому и Ретик, который, пытаясь защитить своего учителя от обвинений в неблагочестии, писал, что для его наставника «нет ничего более первенствующего и почтенного, чем идти по стопам Птолемея, совершенно так же, как поступал и Птолемей, следуя древним своим предшественникам».

Надо сказать, что Коперник действительно испытывал пиетет и доверие к астрономическим принципам и наблюдениям древних. Следование методическому принципу «спасения явлений» через аксиому кругового равномерного движения (а другого математика XVI в. предложить не могла) привело к тому, что новое строение мира, несмотря на его простоту в общих принципах, оказалось очень сложным в деталях. Однако это не привело к восприятию книги как «странной» и «противоречивой» современниками Коперника. Это восприятие характеризует только современную позитивистски ориентированную философию и историю науки.

Рассматривая коперниканскую революцию с точки зрения своей методологии исследовательских программ, современный западный философ и историк науки И. Лакатос указывает, что коперниканская программа превосходила птолемееву в соответствии со всеми тремя стандартными критериями оценки программ: теоретической, эмпирической и эвристической прогрессивности. Она предсказывала более широкий круг явлений, которые были подтверждены новыми фактами и, «несмотря на наличие явно слабых элементов в книге Коперника «О вращениях...", обладала большим эвристическим единством, чем "Альмагест"».

Однако, как отмечает сам И. Лакатос, в свете этих критериев о коперниканской революции нельзя говорить ранее 1616 г ., т. е. до открытия фаз Венеры. Несмотря на то, что коперниканская система была эвристически более прогрессивной в рамках платоновской традиции, она тем не менее но могла записать в свой актив новых подтверждающих ее фактов вплоть до 1616 г . Очевидно поэтому коперниканская революция стала в полном смысле научной революцией только в 1616 г ., когда она была практически сразу вытеснена новой динамически ориентированной физикой. Согласно Лакатосу, таким образом, коперниканство смогло претендовать на признание одновременно с тем, как перестало быть научно актуальным.

Такая оценка программы Коперника следует из того, что, по мнению Лакатоса, обе программы (и Птолемея, и Коперника) проистекают из пифагорейско-платоновской традиции, основной принцип которой состоял в описании движения совершенных небесных тел через комбинацию равномерных круговых движений. Этот принцип был сутью эвристики обеих программ, не содержащих якобы никаких указаний на то, где находится центр мира. Геоцентрическая гипотеза была твердым ядром в программе Птолемея только в связи с аристотелевской физикой. Однако для сохранения этой гипотезы и одновременно «спасения явлений» Птолемей был вынужден, во-первых," ввести эквант, что обеспечивало точное описание видимых явлений, но нарушало эвристику: движение по деференту не было одновременно равномерным и круговым, а именно оно было равномерным, но не круговым, если наблюдать из экванта, и круговым, но не равномерным, если смотреть из центра деферента. Во-вторых, в силу различия между солнечным и сидерическим годом Птолемей вынужден был приписать сфере звезд два различных движения — суточное и движение вокруг оси эклиптики, что также было дефектом его теории, поскольку звезды, будучи самыми совершенными телами, должны были иметь одно равномерное круговое движение. Эти-то два соображения и привели Коперника, как считает Лакатос, к пересмотру теории Птолемея.

Таким образом, точка зрения Лакатоса состоит в том, что Коперник не создал новой исследовательской программы, а просто модифицировал платоновское учение в том виде, какой оно получило у Аристарха Самосского, утверждавшего, что физической точкой отсчета является сфера неподвижных звезд, что Коперник не создал новой эвристики, а попытался восстановить и вдохнуть новую жизнь в платоновскую, что Коперник просто восстановил нарушенную Птолемеем (введением экванта) аксиому кругового равномерного движения. О гелиоцентризме же как новой системе мира у Лакатоса вообще нет речи, он говорит лишь о точке отсчета некоторой калькулятивной схемы — сфере неподвижных звезд.

С этой точки зрения Коперник не просто целиком и полностью оказывается приверженцем и последователем античной космологической традиции, но его теория утрачивает то новое и революционное содержание, которое составляет суть произведенного переворота,— гелиоцентрическую картину мира. Именно поэтому, оценивая роль Коперника в истории науки, Лакатос пишет, что Коперник не столько положил начало революции, сколько выступил как повивальная бабка программы, о которой он никогда и не думал, а именно антиптолемеевской программы, которая возвращала астрономию назад к Аристарху и в то же время двигала вперед к новой динамике.

Позиции Лакатоса очень близка позиция немецкого исследователя Ю. Миттельштрасса. По мнению последнего, задачей Коперника являлось прежде всего «спасение» аксиомы равномерности, а переход от геоцентрической к гелиоцентрической системе был у него лишь следствием, ценой, которую он платил, чтобы удовлетворить требование Евдокса. Миттельштрасс, таким образом, тоже «отодвигает» Коперника в античность, но уже не к Аристарху, а к Евдоксу. Он утверждает, что у Коперника речь идет прежде всего о равномерном круговом движении небесных тел, а уже потом о положении Земли, что Коперник сам укоренен в геоцентрической системе и не опровергает ее. Изменяется только система соотнесения. Точка пересечения координат перемещается с Земли на Солнце. Тем самым Коперник просто переводит геоцентрическую гипотезу в гелиоцентрическую и считает, что обе гипотезы равным образом правильно воспроизводят явления. Лакатосу и Миттельштрассу вторит и французский философ науки Жан Бернар. Вообще надо сказать, что в последнее время все чаще слышится мнение, будто Коперник имеет мало общего с современной наукой, что гипотеза о движении Земли была известна и в античности и что аргументация Коперника мистична и телеологична.

Действительно, стремление освободиться от экванта, восстановить чистоту принципа кругового равномерного движения светил было одним из мотивов коперниканской революции. Но вот, например, утверждение Миттельштрасса о том, что гелиоцентризм есть следствие соблюдения аксиомы кругового равномерного движения, абсолютно неверно. Как показали историко-научные исследования, один арабский астроном утверждал, что от экванта можно освободиться, если использовать достаточное количество эпициклов. Кроме того, доказательством того, что восстановление аксиомы равномерности, нарушенной Птолемеем, возможно и на основе геоцентризма, служит система Тихо Браге, где в центре мира покоится Земля, а вокруг нее движутся Луна и Солнце с вращающимися вокруг последнего планетами, а также сфера неподвижных звезд. Браге сумел ассимилировать математическую часть теории Коперника в рамках геостатической теории. Его система явилась замечательным компромиссом и была точным математическим эквивалентом системы Коперника. В ней была соблюдена аксиома равномерного кругового движения, были воспроизведены расстояния между объектами внутри системы, объяснены наблюдающиеся аномалии в движении планет. Это доказывает, что гелиоцентризм не есть необходимое следствие аксиомы кругового равномерного движения.

Далее, следует задать вопрос, является ли ликвидация экванта в системе Коперника аргументом, достаточным для того, чтобы убедить ученых XVI в. в правоте его теории? Ликвидация экванта в качестве основания превосходства теории Коперника могла убедить, как это ни парадоксально, не потомков или даже современников, а только предшественников Коперника. Ведь аксиома кругового равномерного движения была отброшена в астрономии, как только Кеплер заменил круговые движения на эллиптические. Именно поэтому сводить коперниканскую революцию к восстановлению чистоты платоновского принципа кругового равномерного движения значит ликвидировать коперниканскую революцию.

Таким образом, позиции Лакатоса, Миттельштрасса и других, видящих в коперниканстве лишь реставрацию пифагорейско-платоновской традиции, а в гелиоцентрической картине мира — реминисценцию идей Аристарха Самосского, не является новой в истории науки и философии. В своих принципиальных чертах она лишь повторяет скептическую установку, существовавшую в астрономии вплоть до XVI в. В результате в современных подходах такого рода, во-первых, искажается история науки, а, во-вторых, такая методологическая установка приводит к искажению историко-философского процесса и к неверной оценке роли Николая Коперника в истории науки.

Так, оценивая роль и значение Н. Коперника в истории науки и философии, Ю. Миттельштрасс считает, что Коперник в большей степени постижим, если его поместить не в начале новой эпохи, а в конце уходящей. Сам Коперник не воспринимал себя как мыслителя нового времени, его открытие было повторным открытием мыслительной возможности, утраченной со времен античности. Революцию совершили другие — Галилей и Кеплер. То обстоятельство, что они при этом опирались на систему Коперника, делает его задним числом достоянием сознания эпохи Нового времени.

Такая оценка противоречит истине. Историческим фактом является то, что Коперник предвидел подобные обвинения со стороны своих критиков. Именно поэтому он писал в «Малом комментарии»: «Пусть никто не полагает, что мы вместе с пифагорейцами легкомысленно утверждаем подвижность Земли, для этого он найдет серьезное доказательство в моем описании кругов». Гелиоцентрическая система мира — это его собственная и только ему принадлежащая теория, а не восстановленная версия античной астрономии. Гелиоцентризм не был для Коперника ни следствием, ни ценой, которую он платил за устранение экванта. Следует особо подчеркнуть, что он был альфой и омегой его теории, тем, что составляет суть коперниканства и является его собственным вкладом в историю науки и философии. Логическим следствием позиций Миттельштрасса и Лакатоса является утверждение, что учение, подобное коперниковскому, могло возникнуть в любой исторический период, как после Птолемея, так и до него. Тем самым коперниканство лишается своего объективного научно-исторического содержания, ставится вне исторического и культурного развития, превращается в некую вневременную и индетерминированную сущность. В результате гелиоцентрическая теория, положившая начало научной революции XVII в. созданием новой картины мира, превращается в простую калькулятивно-описательную схему, исчезает собственно коперниканская революция.

Понимание этих обстоятельств заставляет некоторых западных исследователей менять свои взгляды. Показательным в этом плане является понимание коперниканской революции Стивеном Тулмином. Поначалу Тулмин рассматривал историю астрономии как процесс, определяемый сугубо имманентными закономерностями, и его понимание коперниканской революции в некоторых аспектах приближалось к лакатосовскому, прежде всего в оценке научных целей, которые преследовал Коперник при создании своей теории. Он считал, что неудовлетворенность Коперника предшествующими астрономическими теориями сводилась к двум моментам: непоследовательности и несистематичности предшествующих теорий и «нарушению в них принципа регулярности» — и что Коперник предпринял атаку на планетарную теорию Птолемея не потому, что она была геоцентрической. Эта атака была вызвана чисто теоретическими соображениями. Гелиоцентрическая система была только результатом этих внутринаучных соображений. Так же как и Лакатос, Тулмин сравнивал Коперника с Аристархом.

Однако уже тогда С. Тулмин ощущал явную неудовлетворенность подобной интерпретацией, сводящей коперниканскую революцию к рангу «повторного открытия», и потому писал: «Фундаментальной целью Коперника было доказать, что движение Солнца, Луны и планет составляет истинную систему, элементы которой униформны, описывают круговые движения и внутренне едины. Астрономия вынуждена была вернуться из Александрии в Афины и освободиться от технического решения проблем, предложенного Птолемеем. Рассмотрение этой ситуации в деталях позволяет прийти к выводу, что такое возвращение Коперника означало ретроградное движение, так как ньютоновская эпоха отбросила парадигму равномерного движения. При всем том его программа по своему духу являла собою реальный прогресс». Этот «дух» состоял, по Тулмину, в том, что Коперник направил астрономию обратно к физике. Без его гелиоцентрической перспективы не могло быть построено никакой адекватной системы небесной физики.

Дальнейшее развитие методологических взглядов Тулмина привело к тому, что он изменил свою оценку роли Николая Коперника. Он уже не сравнивает его с Аристархом, а предлагает иное по духу понимание коперниканской революции. Согласно его настоящему мнению Николай Коперник был больше, чем просто человек, осуществивший определенные чисто технические изменения в вычислительной астрономии, а именно заменивший Землю на Солнце в качестве стационарного «центра» планетарной системы. Тулмин представляет Коперника человеком, внесшим характерный и существенный вклад в общую интеллектуальную традицию. Он был тем, кто более 1200 лет спустя вновь поставил перед человеческим мышлением требование, на реализации которого покоится самоуважение естествознания: убеждение в том, что человеческое мышление способно создавать адекватные теории относительно мира, в котором мы живем, и может это делать в степени, далеко превышающей наш непосредственный опыт.

Коперниканская революция состояла, таким образом, по Тулмину, в том, что Коперник создал теорию, которая претендовала на отражение истинной структуры универсума, она означала победу реалистской установки в познании над скептической. Эту оценку Тулмина полностью разделяет Н. Джардин, который, исследуя ситуацию принятия коперниканства в XVI в., характеризует ее как борьбу со скептицизмом и указывает, что проблема, которую решала научная общественность того времени,—это не проблема выбора лучшего или более совершенного теоретического инструмента астрономической практики, а проблема выбора картины мира. Поэтому их оценка роли Коперника в истории науки противоположна той, которую дают Лакатос, Миттельштрасс и др.

По их мнению, введение новой коперниканской гелиоцентрической или гелиостатической картины планетарной системы представляет собой первую реальную, в современном смысле слова, заявку на почетный титул «научного открытия». «Когда мы подходим к Копернику,— пишет Тулмин,— мы отбрасываем метафизику древних греков и имеем дело с наукой, научными аргументами и научным открытием в собственно современном смысле слова. В этом отношении Коперник символизирует начало современной эпохи в науке».

Рассматривая методологический смысл и значение коперниканской революции, Тулмин указывает, что эта победа означала не только победу реалистской установки над скептической, но и вычленение науки из мифа — она демонстрировала осознание того факта, что проблемы астрономии не связаны с поисками достоинства и судьбы человека в этом мире и что проблемы знания и проблемы религии не имеют между собою ничего общего.

Таким образом, анализ коперниканской революции, ее смысла и значения приводит и западную философию пауки к пониманию того, что коперниканская революция — это революция мировоззренческая, которая затронула все сферы интеллектуальной деятельности. Коперник предложил своим современникам новую, научно обоснованную картину мира, построенную на научных, а не религиозных постулатах, дав тем самым новый образец отношения между наукой и религией.

0

13

Коперниканская революция Доклад Скачать Доклад Добавить в закладки

                    Тольяттинский Государственный Университет                   
                                     Доклад                                     
                по концепции современного естествознания на тему:               
                        «Коперниканская революция»                       
студентки II курса
факультета иностранных языков
Ошкиной О.В.
                                     2004 г                                     
     Гелиоцентрическая система мира.
В эпоху раннего средневековья в Европе безраздельно господствова­ла
библейская картина мира. Затем она сменилась догматизирован­ным
аристотелизмом и геоцентрической системой Птолемея. Посте­пенно
накапливавшиеся данные астрономических наблюдений под­тачивали основы этой
картины мира. Несовершенство, сложность и запутанность птолемеевской системы
становились очевидными. Многочисленные попытки увеличения точности системы
Птолемея лишь усложняли ее. (Общее число вспомогательных кругов возросло
почти до 80.) Еще в ХIII в. кастильский король Альфонсо Х высказался в том
смысле, что если бы он мог давать Богу советы, то посоветовал бы при создании
мира устроить его проще.
Птолемеевская система не только не позволяла давать точные предсказания; она
также страдала явной несистематичностью, отсут­ствием внутреннего единства и
целостности; каждая планета рассмат­ривалась сама по себе, имела отдельную от
остальных эпицикличес­кую систему, собственные законы движения. В
геоцентрических сис­темах движение планет представлялось с помощью нескольких
рав­ноправных независимых математических моделей. Для объяснения петель
движения данной планеты предполагалось помимо движения по деференту движение
по своей группе эпициклов, никак не связан­ных, вообще говоря, с эпициклами и
деферентами других планет. Строго говоря, геоцентрическая теория не
обосновала геоцентри­ческой системы, так как объектом этой теории система
планет (или планетная система) не являлась; в ней речь шла об отдельных
движе­ниях небесных тел, не связанных в некоторое системное целое.
Гео­центрические теории позволяли предвычислять лишь направления на небесные
светила, но не определить истинную удаленность и рас­положение их в
пространстве. Птолемей считал эти задачи вообще неразрешимыми. Установка на
поиск внутреннего единства и систем­ности была той основой, вокруг которой
концентрировались предпо­сылки создания гелиоцентрической системы.
Создание гелиоцентрической теории: было связано и с необходи­мостью реформы
юлианского календаря, в котором две основные точки - равноденствие и
полнолуние - потеряли связь с реальными астрономическими событиями.
Календарная дата весеннего равно­денствия, приходившаяся в IV в. н.э. на 21
марта и закрепленная за этим числом Никейским собором в 325 г. как важная
отправная дата при расчете основного, христианского праздника Пасхи, к XVI
в., отставала от действительной даты равноденствия на 10 дней. Еще с VIII в.:
юлианский календарь пытались совершенствовать, но безус­пешно. Латеранский
собор, проходивший в 1512-1517 гг. в Риме, отметил чрезвычайную остроту
проблемы календаря и предложил ее решить ряду известных астрономов, среди
которых был и Н. Копер­ник. Но он ответил отказом, так как считал
недостаточно развитой и точной теорию движения Солнца и Луны, которые и лежат
в основе календаря. Однако это предложение стало для Н. Коперника одним из
мотивов совершенствования геоцентрической теории.
Другая общественная потребность, стимулировавшая поиски новой теории планет,
была связана с мореходной практикой. Новые, более точные таблицы движения
небесных тел, прежде всего Луны и Солнца, требовались для вычисления
положений Луны для данного места и момента времени. Определяя разницу во
времени одного и того же положения Луны на небе - по таблицам и по часам,
установ­ленным по Солнцу во время плавания, вычисляли долготу места на море.
Долгое время это был единственный способ нахождения долго­ты во время
длительных морских плаваний.
Совершенствование теории планетной системы стимулирова­лось также и нуждами
все еще популярной тогда астрологий.
Существенно упростивший астрономические вычисления с помо­щью тригонометрии
немецкий астроном и математик Региомонтан (его «Эфемериды» вышли в свет в
1474 г.) выдвинул идею о том, что в птолемеевской теории можно освободиться
от эпициклов и деферентов, если заменить описания пяти планет (исключая
Землю), вра­щающихся вблизи Солнца по эпициклам и деферентам, эквивалент­ной
системой планет, вращающихся вокруг Солнца по эксцентричес­ким окружностям.
Это был прямой путь к созданию геогелиоцентри­ческой системы, от которой
оставался лишь один шаг до «чистого» гелиоцентризма. К другим предпосылкам
гелиоцентризма следует отнести, по мнению известного историка науки Т. Куна,
«достиже­ния в химическом анализе «падающих камней», имевшие место в
средневековье, возрождение в эпоху Ренессанса древнемистической
неоплатонистской философии, которая учила, что Солнце – это образ бога, и
атлантические путешествия, которые расширили тер­риториальный горизонт
человека эпохи Ренессанса».
Величайшим мыслителем, которому суждено было начать вели­кую революцию в
астрономии, повлекшую за собой революцию во всем естествознании, был
гениальный польский астроном Николай Коперник. Еще в конце XV в., после
знакомства и глубокого изучения «Альмагеста», восхищение математическим
гением Птолемея смени­лось у Коперника сначала сомнениями в истинности этой
теории, а затем и убеждением в существовании глубоких противоречий в
гео­центризме. Он начал поиск других фундаментальных астрономичес­ких идей,
изучал сохранившиеся сочинения или изложения учений древнегреческих
математиков и философов, в том числе и первого гелиоцентриста Аристарха
Самосского, и мыслителей, утверждав­ших подвижность Земли! ­
Коперник первым взглянул на весь тысячелетний опыт развития астрономии
глазами человека эпохи Возрождения: смелого, уверен­ного, творческого,
новатора. Предшественники Коперника не имели смелости отказаться от самого
геоцентрического принципа и пыта­лись либо совершенствовать мелкие детали
птолемеевской системы, либо обращаться к еще более древней схеме
гомоцентрических сфер. Коперник сумел разорвать с этой тысячелетней
консервативной аст­рономической традицией, преодолеть преклонение перед
древними авторитетами. Он был движим идеей внутреннего единства и
систем­ности астрономического знания, искал простоту и гармонию в при­роде,
ключ к объяснению единой сущности многих, кажущихся раз­личными явлений.
Результатом этих поисков и стала гелиоцентри­ческая система мира.
Между 1505-1507 гг. Коперник в «Малом комментарии» изложил принципиальные
основы гелиоцентрической астрономии. Теорети­ческая обработка астрономических
данных была завершена к 1530 г.
Но только в 1543 г. увидело свет одно из величайших творений в истории
человеческой мысли - «О вращениях небесных сфер», где изложена математическая
теория сложных видимых движений Со­лнца, Луны, пяти планет и сферы звезд с
соответствующими матема­тическими таблицами и приложением каталога звезд.
В центре мира Коперник поместил Солнце, вокруг которого дви­жутся планеты, и
среди них впервые зачисленная в ранг «подвижных звезд» Земля со своим
спутником Луной. На огромном расстоянии от планетной системы находится сфера
звезд. Его вывод о чудовищной удаленности этой сферы диктовался
гелиоцентрическим принци­пом, только так мог Коперник согласовать его с
видимым отсутствием у звезд смещений за счет движения самого наблюдателя
вместе с Землей (т.е. отсутствием у них параллаксов).
Система Коперника была проще и точнее системы Птолемея, и ее сразу же
использовали в практических целях. На ее основе составили «Прусские таблицы»,
уточнили длину тропического года и провели в 1582 г. давно назревшую реформу
календаря - был введен новый, или григорианский, стиль.
Меньшая сложность теории Коперника и получавшаяся, но лишь на первых порах,
большая точность вычислений положений планет по гелиоцентрическим таблицам
были не самыми главными достоин­ствами его теории. Более того, теория
Коперника при расчетах ока­залась не намного проще птолемеевской, а по
точности предвычис­лений положений планет на длительный промежуток времени
практически не отличалась от нее. Несколько более высокая точность,
дававшаяся на первых порах «Прусскими таблицами», объяснялась не только
введением нового гелиоцентрического принципа, а и более развитым
математическим аппаратом вычислений. Но и «Прусские таблицы» также вскоре
разошлись с данными наблюде­ний. Это даже охладило первоначальное
восторженное отношение к теории Коперника у тех, кто ожидал от нее
немедленного практичес­кого эффекта. Кроме того, с момента своего
возникновения и до открытия Галилеем в 1616 г. фаз Венеры, т.е. более
полувека, вообще отсутствовали прямые наблюдательные подтверждения движения
планет вокруг Солнца, которые свидетельствовали бы об истинности
гелиоцентрической системы. В чем же действительное достоинство,
привлекательность и истинная сила теории Коперника? Почему она вызвала
революционное преобразование всего естествознания?
Любое новое всегда возникает на базе и в системе старого. Копер­ник в этом
отношении не был исключением. Он разделял многие представления старой,
аристотелевской космологии. Так, он представлял Вселенную замкнутым
пространством, ограниченным сферой неподвижных звезд. Он не отступал от
аристотелевской догмы, в соответствии с которой истинные движения небесных
тел могут быть только равномерными и круговыми. В этом он был даже боль­ший
консерватор и приверженец аристотелизма, чем Птолемей, ко­торый ввел понятие
экванта и допускал неравномерное движение центра эпицикла по деференту.
Стремление восстановить аристоте­левские принципы движения небесных тел,
нарушавшиеся в ходе развития геоцентрической системы, кстати сказать, и стало
для Ко­перника одним из мотивов поисков иных, негеоцентрических похо­дов к
описанию движений планет.
Но, в отличие от своих предшественников, Коперник пытался создать логически
простую и стройную планетную теорию. В отсут­ствие простоты, стройности,
системности Коперник увидел корен­ную несостоятельность теории Птолемея, в
которой не было единого стержневого принципа, объясняющего системные
закономерности в движениях планет. Н. Коперник писал:
«..Я ничем иным не был ,приведен к мысли придумать иной способ вычисления
движений небесных тел, как только тем обстоятельством, что относительно
исследо­ваний этих движений математики не согласны между собой. Начать с
того, что движения Солнца и Луны столь мало им известны, что они не в
состоянии даже доказать и определить продолжительность года. Затем, при
определении движений не только этих, но и других пяти блуждающих светил, они
не употребляют ни одних и тех же одинаковых начал, ни одних и тех же
предположений, ни известных доказательств... Даже главного - вида мироздания
и известную симметрию между частями его – они не в состоянии вывести на
основании этой теории» .
Коперник был уверен, что представление движений небесных тел как единой
системы позволит определить реальные физические ха­рактеристики небесных тел,
т.е. то, о чем в геоцентрической модели вовсе не было и речи. Поэтому свою
теорию он рассматривал как теорию реального устройства Вселенной.
Возможность перехода к гелиоцентризму (подвижности Земли, обращающейся вокруг
реального тела - неподвижного Солнца, рас­положенного в центре мира) Коперник
совершенно справедливо ус­мотрел в представлении об относительном характере
движения, из­вестном еще древним грекам, но забытом в средние века.
Неравно­мерное петлеобразное движение планет, неравномерное движение Солнца
Коперник, как и Птолемей, считал кажущимся эффектом. Но он представил этот
эффект не как результат подбора и комбинации движений по условным
вспомогательным окружностям, а как резуль­тат перемещения самого наблюдателя.
Иначе говоря, этот эффект объяснялся тем, что наблюдение ведется с движущейся
Земли. Допу­щение подвижности Земли было главным новым принципом в системе
Коперника.
Обоснование введения принципа гелиоцентризма Коперник ус­матривал в особой
роли Солнца, отразившейся уже в птолемеевской схеме. В этой схеме планеты по
свойствам их движений как бы разде­лялись Солнцем на две группы - нижние
(ближе к Земле, чем Солнце) и верхние. Среди тех кругов, которые применялись
для описания видимого движения планет, обязательно был один круг с годичным,
как у Солнца, периодом движения по нему. Для верхних планет - это был первый,
или главный эпицикл, для нижних - деферент. Кроме того, Меркурий и Венера
(нижние планеты) вообще все время сопровожда­ли Солнце, совершая около него
лишь колебательные движения.
Революционное значение гелиоцентрического принципа состоя­ло в том, что он
представил движения всех планет как единую систе­му, объяснил многие ранее
непонятные эффекты. Так, с помощью представления о годичном и суточном
движениях Земли теория Ко­перника сразу же объяснила все главные особенности
запуганных видимых движений планет (попятные движения, стояния, петли) и
раскрыла причину суточного движения небосвода. Петлеобразные движения планет
теперь объяснялись годичным движением Земли вокруг Солнца. В различии же
размеров петель (и, следовательно, радиусов соответствующих эпициклов)
Коперник правильно увидел отображение орбитального движения Земли:
наблюдаемая с Земли планета должна описывать видимую петлю тем Меньшую, чем
дальше она от Земли. В системе Коперника впервыe получила объяснение
загадочная прежде последовательность размеров первых эпициклов у верхних
планет, введенных Птолемеем. Размеры их оказались убы­вающими с удалением
планеты от Земли. Движение по этим эпицик­лам, равно как и движение по
деферентам для нижних планет, совер­шалось с одним периодом, равным периоду
обращения Солнца во­круг Земли. Все эти годичные круги геоцентрической
системы оказа­лись излишними в системе Коперника.
Впервые получила объяснение смена времен года: Земля движет­ся вокруг Солнца,
сохраняя неизменным в пространстве положение оси своего суточного вращения.
Более того, это глубокое объяснение видимых явлений позволило Копернику
впервые в истории астрономии поставить вопрос об оп­ределении действительных,
расстояний планет от Солнца. Коперник понял, что этими расстояниями планет
были величины, обратные радиусам первых эпициклов для внешних планет и
совпадающие с радиусами деферентов - для внутренних. Таким образом он
получа­ет весьма точные относительные расстояния планет от Солнца.
Теория Коперника логически стройная, четкая и простая. Она способна
рационально объяснить то, что раньше либо не объясня­лось вовсе, либо
объяснялось искусственно, связать в единое то, что ранее считалось совершенно
различными явлениями. Это - ее несо­мненные достоинства; они
свидетельствовали о истинности гелио­центризма. Наиболее проницательные
мыслители поняли это сразу.
И уже не столь важным было то, что Коперник отдал дань анти­чным и
средневековым традициям: он принял круговые равномер­ные движения небесных
тел; центральное положение Солнца во Все­ленной, конечность Вселенной,
ограничивал мир единственной пла­нетной системой. Допуская лишь круговые
равномерные движения по окружностям, Коперник отверг эквант - быть может,
наиболее остроумную находку Птолемея. Этим он сделал даже некоторый
принципиальный шаг назад. Коперник сохранил и эпициклы, и деференты. Принцип
круговых равномерных движений вынудил его для достаточно точного описания
движения планет сохранить свыше трех десятков эпициклов (правда, всего 34
вместо почти 80 в геоцент­рической системе).
И тем не менее теория Коперника содержала в себе колоссальный творческий,
мировоззренческий и теоретико-методологический потенциал. Ее историческое
значение трудно переоценить.
Ø                       Она подорвала ядро (геоцентрическую систему)
религиозно-­феодального мировоззрения, основания старой (первой) науч­ной
картины мира.
Ø                       Она стала базой революционного становления
нового научно­го мировоззрения, новой (второй) механистической картины мира.
Ø                       Она явилась одной из важнейших предпосылок
революции в физике (так называемой ньютонианской революции) и созда­ния
первой естественно-научной фундаментальной теории ­классической механики.
Ø                       Она определила разработку новой, научной
методологии познания природы. Схоластическая традиция исходила из того, что
для познания сущности объекта нет необходимости деталь­но изучать внешнюю
сторону объекта, сущность может непо­средственно постигаться разумом.
Коперник же впервые в ис­тории познания на деле показал, что сущность может
быть понята только после тщательного изучения явления, его зако­номерностей и
противоречий; познание сущности всегда опосредовано познанием явления,
которое по своему содержанию может быть совершенно противоположным сущности.
     Джордано Бруно: мировоззренческuе выводы из коперниканизма.
В течение нескольких десятилетий после выхода в свет труда «Об обращении
небесных сфер» коперниканские идеи не привлекали особого внимания широкой
научной общественности. Это было связано с бурными политическими событиями
того времени: религиозные войны, Реформация, обострение борьбы католицизма и
протестантизма, становление национальных государств, отодвинули на вто­рой
план проблемы мироздания, космологии астрономии. Задача сравнения
птолемеевской и коперниканской теорий актуализировалась лишь в 70-е гг. XVI
в., когда два знаменитых астрономических события (вспышка сверхновой в 1572
г. и яркая комета 1577 г.) в очередной раз поставили под сомнение основы
аристотелевской космологии. Мировоззренческие и теоретические выводы из
гелиоценризма, его развитие и совершенствование - заслуга ученых следующего
поколения: Т. Браге, Дж. Бруно, И. Кеплер, Г. Галилей, Дж. Барелли и др.
Прежде всего не замедлили проявиться мировоззренческие выводы из
коперниканизма. Признав подвижность, планетарность, не­уникальность Земли,
теория Коперника тем самым устраняла вековоe представление об уникальности
центра вращения во Вселенной. Центром вращения стало Солнце, но оно не было
уникальным телом. О его тождественности звездам догадывались еще в античное
время. Следующий шаг в мировоззренческих выводах был вполне закономерен. Он
был сделан бывшим монахом одного из неаполитанских монастырей Джордано Бруно,
личности исключительно яркой, смелой, способной на бескомпромиссное
стремление к истине. Познакомившись в 60-е гг. XVI в. с  гелиоцентрической
теорией Коперника, Бруно поначалу отнесся к ней с недоверием. Чтобы
выработать свое собственное отношение к проблеме устройства Космоса, он
обратился к изучению системы Птолемея и материалистических учений
древнегреческих мыслителей, в первую очередь атомистов, о бесконечности
Вселенной. Большую роль в формировании взглядов Бруно сыграло его знакомство
с идеями Николая Кузанского, который утверждал, что ни одно тело не может
быть центром Вселенной в силу ее бесконечности. Объединив гелиоцентризм Н.
Коперника с идеями Н. Кузанского об изотропности, однородности и
безграничности Вселенной, Бруно пришел к концепции множественности планетных
сис­тем в бесконечной Вселенной.
Бруно отвергал замкнутую сферу звезд, центральное положение Солнца во
Вселенной и провозглашал тождество Солнца и звезд, множественность «солнечных
систем» в бесконечной Вселенной, множественную населенность Вселенной.
Указывая на колоссальные различия расстояний до разных звезд, он сделал
вывод, что поэтому соотношение их видимого блеска может быть обманчивым. Он
раз­делял небесные тела на самосветящиеся - звезды, солнца, и на тем­ные,
которые лишь отражают солнечный свет. Бруно утверждал, во­-первых,
изменяемость всех небесных тел, полагая, что существует непрерывный обмен
между ними и космическим веществом, во-вто­рых, общность элементов,
составляющих Землю и все другие небес­ные тела, и считал, что в основе всех
вещей лежит неизменная, неис­чезающая первичная материальная субстанция.
Именно Бруно принадлежит первый и достаточно четкий эскиз современной картины
вечной, никем не сотворенной, вещественной единой бесконечной развивающейся
Вселенной с бесконечным чис­лом очагов Разума в ней. В свете учения Бруно
теория Коперника снижает свой ранг: она оказывается не теорией Вселенной, а
теорией лишь одной из множества планетных систем Вселенной и, возможно, не
самой выдающейся такой системы.
Новое, ошеломляюще смелое учение Бруно, открыто провозгла­шавшееся им в
бурных диспутах с представителями церковных кру­гов, определило дальнейшую
трагическую судьбу ученого. К тому же дерзость его научных выступлений была
предлогом, чтобы распра­виться с ним и за его откровенную критику непомерного
обогащения монастырей и церкви. Великий мыслитель был сожжен на площади
Цветов в Риме 17 февраля 1600 г. А спустя почти три столетия на месте казни
Бруно, где некогда был зажжен костер, был воздвигнут памятник с посвящением,
начинающимся словами: «От столетия, которое он предвидел...»
К середине ХVII в. гелиоцентрическая теория окончательно побе­дила
геоцентризм. Коперниканизм был признан научной общественностью и стал
рассматриваться как теория действительного стро­ения Вселенной. На повестке
дня оказалась проблема физического обоснования гелиоцентризма, и в середине
ХVII в. Астрономическая революция закономерно перерастает в физическую
революцию.
Литература.
1. Найдыш В.М. «Концепции современного естествознания», М., 1999г.

0

14

Коперниканская революция является одним из наиболее важных этапов в развитии науки и культуры в целом, в истории отношения религии и науки, а коперниковедение — одна из самых развитых областей современной истории и философии науки. Коперниканская революция — это не только научная, но и мировоззренческая революция, что и обусловило ее колоссальные последствия для всей истории европейской культуры. Однако именно этот мировоззренческий аспект до самого последнего времени недооценивался западной философией и историей науки.
Специфическая черта коперниканской революции, во многом обусловливающая постоянный интерес к ней со стороны исследователей, заключается в том, что теория Коперника была ассимилирована наукой, несмотря на то, что не имела новых эмпирических подтверждений по сравнению с системой Птолемея и не обладала какими-либо прагматическими преимуществами перед ней.
В 1978 г . И. Лакатос в статье «Почему программа Коперника вытеснила программу Птолемея? » подвел итог усилиям современной философии в изучении коперниканской революции. Результатом явилось то, что, по его мнению, ни одна из предложенных концепций так и не смогла объяснить причин коперниканской революции, показать, чем же действительно теория Коперника превосходила теорию Птолемея, почему коперниканство было принято в качестве новой картины мира и ассимилировано астрономической практикой, несмотря на отсутствие фактов, его подтверждающих. Это связано, по нашему мнению, с неадекватностью методологических подходов к анализу истории науки, разработанных позитивистски ориентированной философией науки, в рамках которой систематически предавался забвению мировоззренческий аспект научной теории, а значит выпадала из поля зрения и картина мира, и анализ сводился лишь к исследованию чисто формальных характеристик теории, таких, например, как эмпирическое содержание теории, ее простота, точность предсказаний и т. д.

0

15

КОПЕРНИКАНСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ НА ПЕРЕКРЕСТКЕ МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКИХ ТРАДИЦИЙ

1. Коперниканская революция _ один из наиболее изученных этапов истории науки, который давно стал "хрестоматийным". Он анализировался в разных аспектах: помимо историко -астрономического, также в философско-мировоззренческом, эпистемологическом, социокультурном и др. Многие выводы исследований этого феномена являются достаточно общепризнанными, но другие выражают конфронтацию диаметрально противоположных подходов. Оживленная полемика развернулась, например, вокруг концепции коперниканской революции Т.Куна. Противоречивы ответы на вопрос "что же сделал Коперник?" В постмодернистской культуре усиливается стремление "развенчать" традиционную оценку коперниканского "переворота", включая научный вклад Коперника. Не говоря об отторжении, которое вызывает сам термин научная революция, в некоторых интерпретациях обосновываются идеи, что ничего принципиального нового Коперник не создал, а просто вернулся к пифагорейско -платоновской картине мира, что его система мира не имела эмпирических преимуществ по сравнению с птолемеевской до Кеплера и Галилея (это, конечно, справедливо, но она явно обладала большим "внутренним совершенством"), что она не открыла новый этап в астрономии, а скорее завершила антично -средневековый. Претензии Коперника на открытие истинного строения Солнечной системы отводят ссылкой на то, что понимание истины как соответствия теории и реальности устарело. Всячески принижается влияние коперниканской революции на последующее развитие астрономии, науки и культуры в целом. По мнению автора, современные исследования коперниканской революции, хотя и выявляют новые ее черты, но не дают серьезных оснований для пересмотра традиционных оценок этого феномена.

2. Наибольшие споры вызывают, пожалуй, "контекст открытия" коперниканской системы мира. Необходимость выхода из сферы астрономического исследования в мировоззренческую сферу диктовалась Копернику осознанной им невозможностью двигаться, оставаясь в рамках самой астрономии. Многочисленные затруднения, связанные с решением "технических задач" астрономии и "внутренним несовершенством системы" Птолемея, все более расходившейся с античными идеалами гармонии и красоты, лишь подчеркивали эту необходимость. Но какова была эпистемологическая позиция Коперника? Следуя А.Койре, многие вполне справедливо считают Коперника неоплатоником, причем, согласно самому "экстремистскому" варианту такого подхода, он следовал не только общим принципам пифагорейско-платоновской философии, но принял и просто воспроизвел в контексте эпохи Возрождения образ космоса, уже известный за 1800 лет до него(!) Альтернативный подход, который разделяет и автор, считает мировоззренческим истоком коперниканской революции "соприкосновение " ряда античных традиций _ пифагорейско -платоновской, аристотелевской и даже демокритовской. Новая теория Вселенной была создана путем синтеза философских образов космоса и наблюдательных данных, критически переосмысленных Коперником. Его система мира качественно отличается и от пифагорейско-платоновских умозрений, и от гениальной догадки Аристарха как собственно астрономическое достижение. Коперник создал новую картину мира.

3. Система мира Коперника была своеобразным "кентав ром". Она объединила обе основные ветви античной астрономии на основе принципа гелиоцентризма, устранив многие нарушения принципа гармонии, свойственные предыдущим системам мира. В этом смысле она может считаться завершением античной астрономии. Но, вместе с тем, она оказалась, первой в астрономии истинной теорией, которая позволила описать строение и кинематику Солнечной системы. Парадоксальным образом коперниканская система и укладывалась в контекст образов античного космоса, и одновременно способствовала его разрушению, о чем говорил А.Койре.

4. Коперник создал не только новую космологию, но и новый тип научной рациональности, который во многих отношениях предвосхищает классический и даже неклассический типы научной рациональности. Ни выдвижение гелиоцентрической картины мира, ни ее обоснование не были бы возможны без формулировки новых идеалов и норм описания и объяснения астрономических явлений (наблюдатель находится на движущейся Земле и, в отличие от Птолемея, занимается не "спасением" явлений, а поиском их истинных причин) строение нового знания (предвосхищение идеала гипотетико-дедуктивной теории), движения к новому знанию, его доказательности (признание огромной роли эмпирических знаний).

5. Коперниканская революция стала "точкой бифуркации" в науке и культуре. Она является пробным камнем для современных философских и эпистемологических концепций науки. Если, например, та или иная концепция рассматривает коперниканский феномен в качестве простого "поворота" к античным умозрениям, как бы не замечая собственно астрономического его содержания и отказываясь в то же время от объяснения огромного мировоззренческого, социально -психологического, социокультурного резонанса, вызванного Коперником _ это говорит в большей мере об ограниченности и недостаточности самой этой концепции, чем об отсутствии коперниканского "переворота".

0

16

Ценностные аспекты коперниканской революции

В.С. Черняк
Сциентизм и регулятивы классического разума - Ценностные аспекты коперниканской революции
Наука как феномен культуры представляет собой социально-коммуникативную деятельность, протекающей согласно определенным нормам и образцам. Речь идет об исторически детерминированных идеалах и нормах научности, служащих основанием и критерием оценки научной деятельности и ее продуктов. В частности, ценностные аспекты естествознания определяются соответствием его процедур принятым в данную эпоху стандартам, нормам, идеалам и образцам научной деятельности.
Мы, например, можем говорить о «правильно построенных формулах» в символической логике, если они удовлетворяют принятым в логике канонам композиций символов. Видимо, следует различать гносеологическое отношение научных высказываний к объективной реальности, которое фиксируется понятием истинности, и аксиологическое отношение этих высказываний к принятым научным сообществом методологическим нормам и стандартам.
Но как можно удостовериться в истинности некоторого высказывания? Если это экспериментальная истина, то ее проверка должна проводиться согласно определенным методологическим правилам, обеспечивающим законность экспериментальной процедуры. То же самое относится и к высказываниям, полученным дедуктивным путем: их истинность удостоверяется соответствием определенным стандартам логического доказательства. Коль скоро истинность высказываний удостоверяется соответствием их нормам научности, а это соответствие, по определению, и есть ценностное отношение, то истина и ценность, по существу, диалектически связаны и неотделимы друг от друга.
В философии науки издревле предпринимались попытки выявить некоторые всеобщие нормы ценностной стороны науки. Так, современный ученый и философ М.Полани считает, что научное утверждение будет тем более ценным, чем в большей степени оно удовлетворяет трем критериям: 1) достоверности (точности); 2) глубине проникновения в предмет; 3) самостоятельной значимости данной предметной области науки[1]. Указанные критерии действуют комплексно, так что недостаточность по одному из них может компенсироваться более полным соответствием двум другим критериям.
В то же самое время значимость той или иной науки в конечном счете определяется культурным контекстом эпохи, всей шкалой общечеловеческих ценностей. Вплоть до Нового времени достоинство и ценность наук определяются прежде всего объектом их исследования. В эпоху Возрождения из математических наук наибольшее почтение внушала астрономия, о чем свидетельствует Коперник: «Среди многочисленных и разнообразных занятий науками и искусствами, которые питают человеческие умы, я полагаю, в первую очередь нужно отдаваться и наивысшее старание посвящать тем, которые касаются наипрекраснейших и наиболее достойных для познавания предметов. Такими являются науки, которые изучают божественные вращения мира, течения светил, их величины, расстояния, восход и заход, а также причины остальных небесных явлений и, наконец, объясняют всю форму Вселенной... Многие философы ввиду необычайного совершенства неба называли его видимым богом. Поэтому, если оценивать достоинства наук в зависимости от той материи, которой они занимаются, наиболее выдающейся будет та, которую одни называют астрологией, другие — астрономией, а многие из древних — завершением математики. Сама она, являющаяся, бесспорно, главой благородных наук и наиболее достойным занятием свободного человека, опирается почти на все математические науки. Арифметика, геометрия, оптика, геодезия, механика и все другие имеют к ней отношение»[2].
Однако ценность научного суждения данной эпохи определяется прежде всего принятыми нормами научности. Среди них — отрицание фиктивных «гипотез» в астрономии, призванных лишь «спасти явления», и утверждение истины как согласия теории с природой вещей, опора теории на наблюдение, математический характер полученных результатов. Не менее важное значение имеют и метафизические регулятивы изучения природы вроде тех, что «природа ничего не делает напрасно», «природа любит простоту и единство», «части мира должны быть соразмерны друг с другом» и т.д.
Помимо внутренних, имманентных когнитивной стороне науки ценностей существуют и «внешние» ценности, относящиеся к науке как социальному институту. К ним, в частности, принадлежат ценности, составляющие «этос науки», т.е. моральные императивы, которые необходимы ученому для успешного достижения истины в науке. «Без шаблона поведения и взаимоотношений между учеными, предписываемых этими ценностями, коллективные поиски истины оказались бы подорванными в результате своекорыстных побуждений, присущих каждому человеку[3].
В истории науки и философии истина и ценность вплоть до Нового времени, по существу, не разделялись. Они совпадали в самом объекте науки. Предметом науки в античности было вечное и неизменное, которое отождествлялось с Благом. В средние века реалии Бытия иерархически определялись системой ценностей, их соотношением с божественным совершенством, их большей или меньшей причастностью к божественной благодати. Этому распределению ценностей соответствовала и иерархия знания, наверху которой помещается теология, затем философия, а вслед за ними другие науки. В Новое время происходит полный переворот во взглядах на науку: впервые наука определяется не через свой объект, а через метод. Эта эпистемологическая революция имеет свой аксиологический источник, связанный с разрушением понятия «иерархия» и заменой его понятием «равенство» на всех уровнях — от политического и религиозного до космологического. Исчезает иерархия небес, идея равноценности и равнозначности мест Вселенной приводит к уничтожению оппозиции земного и небесного, естественного и искусственного. Исчезают, следовательно, привилегированные объекты, бывшие предметом античной и средневековой науки. У Бэкона предметом науки одинаково является как низкое, так и высокое. Аксиологическая равнозначность объектов науки приводит к тому, что научная истина становится как бы индифферентной к субъективно-ценностным мотивам индивида. Однако ценность не порывает окончательно с истиной: она меняет свою ориентацию. Если ранее она была связана с объектом науки, то теперь она акцентирована на методе. Правильный метод должен гарантировать истину — такова установка Нового времени. Таким образом, ценностные ориентации в выборе научного метода, воплощенные в нормах и идеалах научности, определяют и характер самой ценности, и способы ее удостоверения.
Это важное обстоятельство, как мы полагаем, проливает свет на то, что шкала ценностей не должна прилагаться к науке только извне, отмечая ее «полезность» в одних и «вредность» в других случаях. Между тем такой подход, отождествляющий последствия практического применения науки с ее ценностью как таковой, ныне широко распространен и наиболее ярко представлен конфронтацией сциентистов и антисциентистов. Сторонники прагматического подхода к ценности науки как чему-то для нее внешнему полагают, что научная истина аксиологически нейтральна и обнаруживает свою ценностную «нагруженность» только в предметно-практической реализации своих результатов. Подобный аксиологический экстернализм заслоняет действительно важную и серьезную проблему ценности как имманентного атрибута науки. Эта проблема, как мы пытались показать, связана с внутренними критериями оценки научных высказываний, их соответствием принятым нормам научности.
Но такая постановка вопроса отнюдь не исключает внешний аспект ценностной детерминации науки, поскольку речь идет о соотношении самих норм научности с культурой в целом. Здесь приходится уже обращаться к внешним факторам формирования нормативных понятий и принципов, регулирующих жизнь науки, к ценностным ориентациям той или иной культуры. Эти ценностные ориентации косвенно — через нормы научности — проецируются на научную деятельность и определяют ее извне. Поскольку научная истина не безразлична к способам ее удостоверения, которые задаются определенным типом культуры и философской рефлексии, само понятие истины не остается неизменным в истории мысли и во многом определяется ценностными установками того или иного времени.
До сих пор мы констатировали, что внутренняя шкала ценностей в науке определяется ее нормами. Теперь мы посмотрим на проблему шире и покажем, как в нормах и идеалах научности конденсируются ценностные установки того или иного исторического типа культуры, которые косвенным образом проектируются на научную деятельность и определяют ее характер и направление.
В этом отношении необходимо прибегнуть к такому неотъемлемому атрибуту культуры, как традиция.
Традиции и революции в науке

Фундаментальную роль традиций в науке подчеркивают пионеры современной научной революции. Так, В.Гейзенберг в статье «Традиции в науке» рассматривает влияние традиций на выбор проблем, методологий и собственно научных понятий. Гейзенберг ставит вопрос, насколько мы свободны в выборе этих главных компонентов научной работы?
Начнем с понятий как основных рабочих инструментов. Абсолютно ясно, что они заимствуются из предшествующей истории и задают нам ту или иную картину мира. При исследовании каких-то новых явлений эти понятия могут оказать и тормозящее влияние на развитие науки и в ряде случаев даже увести от истины. «Тем не менее нам все равно приходится применять понятия, причем мы поневоле обращаемся к тем, которые предлагает традиция»[4].
Известно, что новая наука начиналась с астрономии, так что «положение» и «скорость» тел оказались, естественно, первыми понятиями для описания природных феноменов. Впоследствии Ньютон ввел понятие массы, силы, количество движения, импульса и т.д. Этот блок понятий составил основу механистической традиции, которая определяла развитие естествознания в течение почти полутора веков и вынуждала ученых использовать эти понятия даже в тех областях, где они, как выяснилось впоследствии, оказались неадекватными (электричество, оптика и т.д.).
Наша свобода в выборе проблем также крайне ограничена, так как деятельность ученого неразрывно связана с определенной исторической эпохой, с господствующими традициями в науке.
«Можно поэтому сказать, что проблемы нам заданы, что нам не приходится их выбирать»[5]. Действенная роль традиции воплощается прежде всего в личных контактах ученых, в отношениях учитель-ученик, в создании научных школ и направлений.
Следует сказать, что при выборе проблем учеными руководят и другие мотивы, среди которых в первую очередь нужно выделить практическую приложимость, стремление к истине, а также желание максимально проявить свою личность в избранной области.
С наибольшей полнотой, считает Гейзенберг, действие традиции проявляется в более глубоких слоях научного процесса, где ее не так-то легко распознать. Речь идет о выборе научного метода. В течение более, чем трех столетий (включая и XX в.) наука следует методу, открытому Коперником, Галилеем и их последователями, которые, отвергнув аристотелевскую традицию с ее качественным подходом к природе, вернулись к платоновской идее математического описания структуры Универсума.
Сущность нового метода состояла в представлении природных феноменов как идеальных объектов, в проектировании экспериментов, идеализирующих опыт и допускающих математическую обработку.
Какой же фактор оказался решающим в процессе разработки и принятия нового метода на заре классической науки? Гейзенберг вслед за Вейцзеккером полагает, что основу нового метода составляла теология. Он ссылается на известное изречение Галилея, что природа — это вторая книга Бога (первая — это Библия), написанная математическими буквами, которые надо уметь распознать. Важную роль здесь сыграли теологические воззрения Кеплера, согласно которому природа представляет собою материальное воплощение божественных архетипов, аналогичных по своей сути платоновским идеям. Человек как существо духовное (подобие божье) способен к созерцанию этих божественных архетипов. Эта идея, по существу, стала теологическим обоснованием нового метода как идеального (идеализирующего) способа представления природных феноменов. Из идеи божественных архетипов, выходящей к Платону, вытекает идея строгого порядка и детерминизма, что явилось основой новой науки.
Из сказанного ясно, что ученый отнюдь не свободен в выборе проблем, методов и понятий своей науки. Как правило, этот выбор предопределен традицией, которая в этом отношении выступает в качестве «порождающей грамматики» научного мышления, способа творческой генерации указанных новаций, реализуемых в рамках заданных правил. Но в известных случаях традиция начинает давать сбой и становится тормозом для дальнейшего развития науки. Как разрешается подобная ситуация?
Пример экспансии понятий классической механики на области, где они оказались не эффективными (теории электромагнитного поля, теплоты, теории относительности и квантовой механики) в этом отношении является особо показательным. Для новых областей ученым обычно с трудом и неохотой приходится вводить принципиально новые понятия, которые не вписываются в старую традицию. Как это происходит — резко, путем полного разрыва с традицией или же путем некоторых постепенных метаморфоз?
«...Действительно ли традиция оказалась просто помехой для всех этих нововведений, забивая головы ученых пустыми предрассудками, устранение которых принимается за важнейшую предпосылку прогресса?» — ставит вопрос Гейзенберг.
Трудность возникает здесь на первом же шагу вместе со словом «предрассудок». Заводя речь идет о наших исследованиях, о явлениях, которые мы желаем изучить, мы нуждаемся в языке, нуждаемся в словах, а слова — это языковое выражение понятий. В начале исследования невозможно избежать привязывания слов к старым понятиям, поскольку новые еще не существуют. Так называемые предрассудки суть поэтому необходимая составная часть нашего языка, и их нельзя просто отбросить. Мы усваиваем язык через традицию, традиционными понятиями сформирован наш способ размышлять о проблемах и ставить вопросы... Можно поэтому сказать, что при такой ситуации в науке, когда изменению подлежат основополагающие понятия, традиция оказывается вместе и предпосылкой и помехой для прогресса. Поэтому она живет обычно до тех пор, пока новые понятия не достигнут всеобщего признания»[6].
Строго говоря, традиция и новация взаимно исключают друг друга. Если возникает существенно новая идея, влияющая на механизм наследования интеллектуального материала, то изменяется и сама традиция. В тех случаях, когда значимая идея не прививается к древу старой традиции, оказывается несовместимой с нею, она отторгается, давая начало новой традиции — теории, концепции и даже стилю мышления. Очевидно, что условие сохранения «чистоты» традиции (в любом виде деятельности) — либо ее полная изоляция, либо способность доминировать над другими традициями. Наоборот, трансформации возникают в точках скрещения разнородных традиций, когда сам факт их взаимодействия и взаимопроникновения приводит к нарушению устойчивости каждой из них.
Множественность культурных влияний и традиций в точке их пересечения должна, по-видимому, обладать повышенной способностью у «интеллектуальным мутациям» или новациям типа интеллектуальных гибридов. Возможно, в этом состоит одна из закономерностей появления нового в науке (и, конечно, не только в науке). Необходимое условие существования традиции — способность постоянного воспроизводства на собственной основе. В силу этого традиция упорно сопротивляется внедрению любого новшества, нарушающего данный механизм самовоспроизводства.
Плюрализм традиций всегда чреват новациями, ибо предполагает свободное, не стесненное господствующей традицией выражение своего мнения любым исследователем. Эти новации возникают в результате синтеза сосуществующих традиций, их интеграции в новую целостность. Указанный процесс аналогичен тому, что в свое время академик Энгельгардт назвал интегратизмом.
«Возникновение системы связей при образовании целого из его свободных, разрозненных частей должно рассматриваться, как самое коренное, первичное условие интеграции, т.е. для возникновения новой целостности»[7]. При этом часть, входящая в состав нового, более сложного единства, утрачивает некоторую долю свойств, как бы жертвует ими ради приобретаемых преимуществ, что ведет к появлению у возникающей новой целостности новых свойств, обусловленных как свойствами составных частей, так и возникновением новых систем меж-частичных связей.
Научной революции предшествует период «интеллектуальной анархии», характеризующийся чрезвычайным плюрализмом соперничающих между собой гипотез, теорий, имеющих источником множество философских, религиозных и научных традиций. За этим многообразием идей и традиций скрывались, однако, некоторые универсальные метафизические принципы, воплощающие идеи объяснения природы и познавательной деятельности.
На каком-то этапе плюрализм мнений и традиций трансформируется в единую и не оспариваемую никем теорию, которая как-то «внезапно» овладевает умами ученых и консолидирует их в единое сообщество. Однако эта внезапность лишь кажущаяся, ибо принятие новой теории является следствием переворота в метафизике, который постепенно подготавливает почву для быстрого признания соответствующей теории в качестве общепризнанной традиции в науке. Дальнейшее становление определенной традиции идет по пути вывода новых следствий и расширения области ее применения.
Так, условием возможности интеллектуальной революции XVI века была не победа или «реванш» одной из философских (метафизических) традиций над другой (как полагал Койре), а сосуществование некоего множества традиций, синтез которых положил начало новой (впрочем необязательно одной) философской традиции.
Смена традиций наиболее ярко проявляется в эпохе интеллектуальных революций.
Конкретный смысл «интеллектуальная революция» весьма рельефно раскрывается в работах Койре, посвященных революции в астрономии. Основной замысел этих работ Койре видит не в том, чтобы очертить историю астрономии XVI-XVII вв. от Коперника до Ньютона во всех ее деталях, включая историю астрономических наблюдений, основание и деятельность обсерваторий, изобретение подзорной трубы и т.д. Он ставит перед собой задачу представить историю революции в астрономии, т.е. «историю эволюции и трансформации ключевых понятий, с помощью которых астрономия пытается упорядочить или «спасти явления, замещая хаос чувственной видимости умопостигаемой реальностью, которая его объясняет»[8].
Эта революция прошла три этапа, связанных соответственно с деяниями трех ученых: 1) Коперник «остановил Солнце и бросил Землю в небеса»: геоцентризм замещается гелиоцентризмом, 2) Кеплер на место кинематики кругов Коперника и древних ставит динамику (в значительной мере аристотелевскую) и создает «эллиптическую астрономию»: 3) наконец, Борелли завершает унификацию земной и небесной физики, которая выражается в «выпрямлении» круга в пользу бесконечной прямой. Мир становится открытым и управляемым динамикой.
Для Койре революция в астрономии не сводится только к изменению идей и методов самой научной дисциплины, как это обычно считали историки. Она располагается в пространстве трансформаций по меньшей мере трех традиций — философской, теологической и собственно научной, каждая из которых представляет собой многомерное целое.
Лейтмотивом рассуждений Койре при анализе коперниканской революции является «привязка» Коперника к неоплатонической и пифагорейской традиции. «Не всегда замечают, — пишет он, — или по крайней мере делают это недостаточно, что, помещая Солнце в центр мира благодаря его достоинству, Коперник возвращается к пифагорейской концепции и полностью опрокидывает иерархию мест средневекового и античного Космоса, в котором центральное место никоим образом не является самым почетным, но, напротив, наиболее недостойным (презренным). Оно является фактически наиболее низким и присущим несовершенству Земли; совершенство находится наверху, на небесном своде, выше которого находятся «небеса», между тем как ниже Земли (ее поверхности) находится как раз преисподняя»[9].
Вот почему Койре подчеркивает, что приписываемая Солнцу функция озарять и освещать Вселенную является для Коперника чрезвычайно и предельно важной. Парадоксально, но факт: то, что оставили без внимания другие историки или, во всяком случае, не придали этому особого значения, Койре возводит в ранг решающего события. Ведь апелляция к пифагорейской доктрине была связана в первую очередь с эпохальным переворотом в системе ценностей, который произвел Коперник, сделав Солнце центром Вселенной. По существу, это был революционный переворот в онтологии, которая в античности представлялась в виде иерархии ценностно нагруженных пластов бытия. Но эта революция, как ни странно, есть возрождение старой традиции, пишет Койре. «Лишь старые традиции, традиция метафизики Света (метафизика, которая в течение Средних веков целиком порождает и сопровождает изучение оптики), платоновская реминисценция и возрождение неоплатонизма и неопифагорейства (Солнце видимое, представляющее Солнце невидимое, Мэтр и король видимого мира и, следовательно, символ Бога...) могут объяснить чувства, с которыми Коперник говорит о Солнце. Он его обожает и почти обожествляет... Коперник, как я об этом часто говорил и как об этом задолго до меня говорили другие, не является коперниканцем. «Он “несовременен”[10].
Особую важность Койре придает платоновской идее сферичности небесных тел. И именно в метафизике Койре ищет ключ к системе Коперника. Метафизический принцип, согласно которому сферическая форма является причиной естественного кругового движения, позволяет: 1) приписать Земле круговое движение, подобное тому, которым наделены планеты; 2) утверждать идентичность законов движения Земли и планет; 3) отбросить противопоставление подлунного и надлунного миров, утверждая тем самым единство и единственность Вселенной.
Существуют и другие точки зрения на коперниканскую революцию. Так, Бриан Исли полагает, что современная наука по крайней мере частично рождена из конфронтации между аристотелевско-томистской традицией и возродившейся магической космологией, представленной различными ветвями (магия натуральная герметическая, магия натуральная и магия демоническая, магия кабалистическая герметическая)[11]. Так, Вильям Гильберт в книге «О магните» сурово критикует Аристотеля за его дихотомию Космоса, представление Неба как живого и божественного, между тем как Земля была «несовершенной, мертвой, неодушевленной и обреченной на порчу (гниение, разложение) и составленную из низких и презренных элементов. Он целиком отбрасывает это чудовищное создание, присоединяясь к учениям учителей магнии в Античности — Гермесу, Зороастре, Орфею, признававших существование мировой души и Земли как одушевленного и прекрасного существа наряду со звездами и планетами.
Чтобы ясно представить сущность и радикальность корпениканской революции, в результате которой была разрушена аристотелевская и птомелеевская картина мироздания, напомним некоторые черты аристотелевской космологии[12].
Как известно, Стагирит признавал существование четырех основных элементов, способных превращаться друг в друга (земля, вода, воздух, огонь). При этом земная материя имеет свойство стремиться к центру Земли в силу своего естественного движения, поскольку движение в любом другом направлении нуждается в приложении внешней силы. Сама же Земля является неподвижной, что подтверждается рядом несомненных фактов, главным из которых является то, что в случае движения Земли облака двигались бы в обратном направлении.
Космос при этом представлялся конечным, ибо в противном случае части космоса, находящиеся на бесконечном удалении от Земли, должны были вращаться с бесконечной скоростью, дабы преодолеть бесконечное пространство в конечное время, что, конечно нелепо. А поскольку угловые расстояния двух соседних звезд, видимых с Земли, являются неизменными, то представлялось очевидным, что Земля находится на оси вращения Космоса и притом в его центре.
В надлунном мире (на небе) царит постоянство: там нет ни рождения, ни разложения, движение совершается по совершенным кругам (исключение составляют только пять блуждающих звезд, каковыми являются Меркурий, Венера, Марс, Юпитер и Сатурн). Земля являет собою полную противоположность Небу: здесь нет ничего постоянного, рождение и разложение (гибель) регулярно сменяют друг друга, происходит постоянная трансмутация основных элементов.
Аристотель противопоставляет Небо и Землю, как мужское и женское начало. Для него Земля является женским существом, которому дано имя «Мать», между тем как Небо именуется «Создателем» и «Отцом». Противопоставление высшего (мужского) и женского для Аристотеля является абсолютным. Небеса поэтому были четко отделены от презренной Земли, ибо они воплощали в себе нечто лучшее и божественное, являясь принципом движения, тогда как Земля (женское) представляла собою только материю. В случае мужчины и женщины, превосходство мужского начала проявляется прежде всего в способности мышления и рассуждения. А в общем случае, как подчеркивал Аристотель, мужское так относится к женскому, как форма к материи.
Социокультурные предпосылки интеллектуальной революции (на примере коперниканской революции)

Как отмечалось выше, интеллектуальная революция XVI в. имеющая свой пролог в астрономии, связана в первую очередь с созданием Коперником гелиоцентрической системы планетных движений, которая разрушила иерархию, существовавшую дотоле в представлениях о строении Космоса с его противопоставлением двух полярных миров — небесного и земного. Концепция Коперника коренным образом изменила статус Земли как в онтологическом, так и аксиологическом аспектах, приравняв его к статусу других планет.
В эпоху Реформации понятие иерархии постепенно вытесняется идеей равенства. Это замещение происходило во всей системе человеческих представлений и прежде всего в религиозной сфере, которая в концентрированной форме выражала собою также требования правового, политического и экономического равенства. Энгельс в ряде работ подчеркивал, что политическое требование равенства не могло выступить первоначально иначе как в форме религиозных идеологий. Это связано с тем, что мировоззрение средних веков было насквозь теологическим и религиозные догмы буквально пронизывали собою всю умственную жизнь людей — юриспруденцию, философию, естествознание. Поскольку же официальная католическая религия организационно и идеологически выражала собою иерархическую систему феодальных отношений, постольку любые нападки на феодализм принимали форму богословских ересей. Так, в Германии богословские ереси выступили в двух основных формах — бюргерской и крестьянско-плебейской оппозиции. Ересь городов была направлена главным образом против привилегий церкви. Представители этой официальной ереси — бюргеры требовали прежде всего дешевой церкви, упразднения особого сословия священников и возвращения к простой раннехристианской церкви. Еще более радикальный характер носила ересь крестьян и плебеев, которая нередко сопровождалась прямыми выступлениями против господствующих классов. Их требования уравнения дворянства с крестьянами, патрициев и плебеев, уничтожение кричащих имущественных различий, писал Маркс, выдвигались как необходимые выводы из раннего христианства.
Таким образом, политическая и вместе с тем социальная идея равенства, постепенно вырастающая на почве новых экономических отношений, постоянно нуждалась в идеологической санкции со стороны традиционных религиозных институтов. «Привитие» новой системе взглядов к древу средневекового мировоззрения первоначально протекало в виде сложного процесса ассимиляции нового старым. Новой идее в этом случае всегда грозит опасность «отторжения» от традиционного мировидения в силу концептуальной и психологической несовместимости с ним. По этой причине нетрадиционные идеи проникают в «тело» прежних воззрений путем своеобразного обмана (часто совершенно бессознательного для самих участников), облекаясь в личину прежних воззрений, верований и т.п. и внешне уподобляясь им. Лишь будучи ассимилированными традицией эти идеи приобретают материальную силу и начинают оказывать обратное воздействие на соответствующие экономические и политические структуры общества.
Обращение к раннему христианству, конечно, стимулировалось прежде всего формальным соответствием структуры сложившихся в XVI в. экономических и политических отношений идеологической и организационной структуре раннехристианской церкви.
К этому периоду на смену сословной, иерархически организованной монархии приходит система государств с централизованность властью. Причем отношение король-подданные в государствах с абсолютной монархией по своей формальной структуре оказалась в чем-то аналогичной отношению ранних христиан к богу. Если в одном случае имеет место отрицательное равенство подданных перед королем, обладающим неограниченной властью, то в другом — отрицательное равенство перед всемогущим богом. Общим для них является то, что равенство достигается ценой полного уничижения человеческой личности перед ликом земных и небесных повелителей. При этом раз возникнув, новые идеологические структуры начинают мультплицироваться, умножаться, захватывая все новые области духовной жизни людей. Так, Реформация разрушает иерархическую лестницу, воздвигнутую средневековым христианством между человеком и богом, изгоняя из вселенной ангелов и прочих небожителей и провозглашая равенство всех верующих перед богом. Одновременно вселенная становится однородной: вместе с ангелами и духами исчезает иерархия семи небесных сфер. Коперник лишает Землю привилегированного места во Вселенной (центра мира) и устанавливает равенство планет перед Солнцем, которое он обожает.
Весьма характерны метафоры, к которым прибегает Коперник, восхваляя Солнце. «Действительно, — пишет он — в таком великолепнейшем храме кто мог бы поместить этот светильник в другом лучшем месте, как не в том, откуда он может одновременно все освещать. Ведь не напрасно некоторые называют Солнце светильником мира, другие — умом его, третьи — правителем. Гермес Трисмегист называет его видимым богом, Софоклова Электра — всевидящим. Конечно, именно Солнце, как бы восседая, на царском троне, правит обходящей вокруг него семьей светил»[13].
К аналогичным сравнениям прибегает Ретик, ученик Коперника, который обосновывает центральное положение Солнца во Вселенной следующим образом: «Ведь... и в человеческих делах нет надобности, чтобы сам император ездил в отдельные города для исправления возложенной на него богом обязанности и сердце для сохранения живого тоже не переселяется в голову или другие части тела, но выполняет предназначенную ему богом службу через другие (части тела)»[14].
Коперниканское представление о Солнце как основе жизни и управителе мира трансформируется у Гарвея в его учение о роли сердца в жизненных процессах. «Сердце творений — основа жизни, начало всего. Солнце их микрокосма, от которого зависит все их питание, откуда проистекает вся их энергия и сила»[15], — пишет Гарвей.
В области политических наук, эта идея трансформируется в идею общественного договора, предполагающую равенство всех людей перед верховной властью короля. Таким образом, одна и та же ментальная структура варьируется в самых различных областях: король-подданные, Бог — верующие, Солнце — планеты, Сердце — органы тела и т.д.
М.К.Петров в своем интересном обзоре цитирует С.Мейсона, который указывает, как эти мировоззренческие сдвиги отразились на метафорах, относящихся к королевской власти.
«Подобные переоценки в теориях микрокосма человеческого тела и микрокосма вселенной в целом имели, похоже, влияние на метафоры и сравнения тех времен для их величеств, — пишет Мейсон. Традицией было сравнивать монархов в их области правления с мозгом в теле или с первым двигателем, управляющим вселенной с высоты. Но теперь, когда Солнце оказалось в центре мира, а сердце — в центре тела, они становятся образами и символами правления»[16].
Разумеется, в этом процессе нет ничего статического. Изменения в политических структурах находит свое выражение и в модификациях идеологических структур. Та, переход от абсолютной монархии к конституционной фиксируется и в теологической модели мира, о чем писал еще Л.Фейербах.
«Король с точки зрения конституционного, а именно английского государственного права, как это точно выражено, может управлять лишь согласно законам, и точно так же бог с точки зрения рационализма... правит только согласно законам природы. Конституционализм, как выражаются немецкие государствоведы, ставит пределы «злоупотреблению государственной властью», а рационализм ставит предел злоупотреблению божественным всемогуществом и произволом, т.е. чудотворчеству... Неограниченный монарх царствует и управляет или, по крайней мере, вмешивается в управление всякий раз, когда ему захочется, конституционный же монарх, напротив того, царствует, но не управляет, точно так же и конституционный или рационалистический бог, который лишь стоит во главе мира, но не вмешивается непосредственно, подобно старому абсолютному богу, в управление миром. Короче говоря, подобно тому, как конституционная монархия есть монархия, ограниченная демократией или демократическими учреждениями, так же точно рационализм есть теизм, ограниченный атеизмом или натурализмом или космизмом, короче говоря, элементами, противоположными теизму»[17].
Конечно, было бы наивно думать, что подобный изоморфизм между социально-политическими и идеологическими структурами, имеет место в каждом исследуемом случае. В большинстве случаев указанное влияние, как мы уже отмечали в своем месте, осуществляется не прямо, а косвенно, — через ряд посредствующих звеньев, а потому выражается в весьма отдаленных аналогиях. Однако, несомненно то, что господствующие тенденции в развитии общества так или иначе отражаются в соответствующих формах общественного сознания[18].
Нам бы хотелось подчеркнуть, что речь идет не о жесткой детерминации определенных мировоззренческих идей со стороны общества, скорее о преобладающей тенденции в формировании соответствующего стиля мышления, тенденции, которая в зависимости от конкретных обстоятельств социального окружения, творческой индивидуальности, характера личности мыслителя, может варьироваться в достаточно широких пределах.
Преобладающей тенденцией Средневековья было, как мы пытались показать выше, понятие иерархии, которое в концентрированном виде выражало сущность феодализма, — его социально-политическое и мировоззренческое содержание. Антиподом этому понятию явилось понятие равенства, которое трансформировалось в политические, религиозные, а также научные убеждения эпохи Реформации и буржуазных революций.
Совсем неслучайным является то, что разработка Коперником гелиоцентрического учения и пик реформационного движения хронологически в точности совпадают. Но дело не в простом хронологическом совпадении, которое могло быть и случайным, а в идентичности мировоззренческих устремлений этих двух великих событий. Коперник в астрономии делал в известном смысле то же, что деятели реформации в своих христианско-теологических трактатах и прокламациях[19].
А.Койре очень точно заметил, что возвращаясь к пифагорейской концепции о роли Солнце во Вселенной Коперник «полностью опрокидывает иерархию мест средневекового и античного Космоса, в котором центральное место никоим образом не является самым почетным, но, напротив, низким и присущим несовершенству Земли, совершенство находится наверху, на небесном своде, выше кого находятся «небеса», между тем как ниже Земли (ее поверхности) находится как раз преисподняя»[20].
Учение Коперника показывает, как общемировоззренческая тенденция к разрушению понятия «иерархии» и замена его понятием «равенства» (в данном случае равенства Земли и планет) нашло свое преломление в астрономических учениях той эпохи. В то же время Копернику все же не удалось освободиться от ряда традиционных представлений — прежде всего от понятия твердых сфер, к которым прикреплены планеты, а так же от понятия «естественного места» тел. Однако, его концепция естественного стремления подобных тел для образования Целого (стремление земных тел соединиться с Землей и т.д.) имплицитно содержит отрицание понятия «естественного» места, открывая дорогу к геометризации пространства, которое образует основу современной физики.
Дальнейшее развитие коперниканского учения идет по линии постепенного превращения реального физического пространства в абстрактное пространство евклидовой геометрии. Вначале Бруно освободил, расширил замкнутую (конечную) Вселенную Коперника до бесконечности, наполнив ее бесчисленными мирами. Лишив Солнце его центрального (привилегированного) положения во Вселенной, Бруно по существу уничтожил последние следы космической иерархии. Приравняв Солнце к любому другому светилу, т.е. воплотив принцип «равенства» в идею космического равноправия бесконечного множества миров, Бруно фактически первым из мыслителей Нового времени выступил с идеей физически однородно бесконечного пространства. Это означало устранение из космофизики понятия «естественных мест», а тем самым и понятия естественного и насильственного движения. В открытом и бесконечном пространстве Бруно, понятого как вместилище, все места становятся абсолютно эквивалентными и равноправными между собою.
Как делаются научные революции?

Выше мы показали, что интеллектуальную революцию современные историки и философы науки, определяют как коренную реформу интеллекта, связанную прежде всего с философскими субструктурами мышления.
Аналогичным образом, как изменение структуры мышления определяет более узкое понятие научной революции В.Гейзенберг. Так, в текущем столетии в физике произошли две великие революции, сдвинувшие самые основания и изменившие все здание этой науки. Изменение структуры мышления означает необходимость «ставить другие вопросы и использовать иные, чем прежде, наглядные образы»[21].
Процесс изменения структуры физического мышления Гейзенберг иллюстрирует примерами классической и неклассической физики. Так, введение Фарадеем и Максвеллом понятия поля означало глубинное изменение в структуре физического мышления. В социально-психологическом плане это выразилось в том огромном сопротивлении, которое оказывало этим новациям подавляющее большинство физиков того времени.
Этот феномен приверженности старым традициям не является, однако, внешним и нежелательным препятствием для наступления революционных сдвигов в науке. Напротив, это необходимое условие функционирования нормального механизма научной революции. После опытов Майкельсона мало кто из физиков относился с доверием к понятию эфира. Однако это обстоятельство не обескуражило физиков и не породило скептицизма в отношении традиционной физики. «Напротив, решение старались найти в рамках существовавшей физики, внося в нее наивозможно малые изменения»[22]. Точно также за всю историю квантовой механики не было физиков, которые стремились бы к ниспровержению физики. Эти примеры подтверждают общее правило, что ученые несмотря на все сомнения и колебания никогда не стремятся во что бы то ни стало разрушить существующую физику, и пытаются понять, насколько это возможно, новые феномены в рамках традиционных понятий. Только потом, подчеркивает Гейзенберг, они обнаруживают, что радикальные изменения произошли в самом фундаменте их дисциплины.
В чем же тут дело и почему приверженность существовавшим традициям является необходимым условием научной революции? «Очень часто говорят о революции в науке, революции в искусстве, социальной революции. Возникает вопрос: как совершается революция в науке? Ответ гласит: путем минимальных изменений, путем сосредоточения всех усилий на особой, заведомо не решенной проблеме и при этом сколь более консервативных действий. Ибо только в том случае, если новое навязано нам самой проблемой, когда оно идет не от нас, а в каком-то смысле извне, она обнаруживает впоследствии свою преобразующую силу и способность повлечь за собой весьма серьезные изменения. Опыт не нашел более неплодотворной максимы чем: новое любой ценой...
Еще неразумнее мнение, будто достаточно разрушить старые формы — и новое явится само собой. Руководствуясь таким правилом, мы, безусловно, не продвинулись бы в науке ни на шаг вперед, потому что, во-первых, без старых форм мы никогда не нашли бы новых, и, во-вторых, в науке, как в искусстве ничего не происходит само собой, мы сами должны создавать это новое»[23]
Таким образом, стремление изменять как можно меньше является доказательством того, что к принятию нового вынуждает ученых сам предмет исследования, что именно природа, а не чей-то произвол или фантазия является причиной изменения структуры мышления.
В связи с этим Гейзенберг ставит вопрос: применима ли подобная схема к другим революциям, например, в искусстве или в обществе? И отвечает утвердительно: вполне допустимо, что нечто подобное имеет место во всех областях. В качестве примера социальной революции он берет Реформацию. «В намерении Лютера никогда не входило изменить религию или же расколоть церковь. Поначалу Лютер направил все силы на решение одной проблемы, проблемы торговли индульгенциями, а уже отсюда с очевидной исторической неизбежностью последовала реформация»[24].
И заключает этот пример далеко не риторическим вопросом: почему ошибочно требовать ниспровержения всего существующего? «Потому, — отвечает он, что при этом возникает опасное стремление к произвольному изменению даже там, где законы природы полностью исключают возможность изменений»[25].
На наш взгляд, эти рассуждения особенно актуальны для понимания нынешнего социального кризиса в России: идеология так называемых «реформаторов» — любой ценой разрушить старые формы, а новые, дескать, стихийно возникнут в ходе рынка — полностью дискредитировала себя (о чем, кстати, говорит откат от криминальных форм приватизации, (провозглашенной недавно). Новые формы не возникнут сами по себе, они должны планомерно и постепенно создаваться обществом и государством.
Если посмотреть на проблему шире, то структура социальной революции предстанет в совершенно новом свете. Принцип наименьших изменений как необходимое условие подлинной социальной революции, а не разрушительного хаоса, никак не согласуется с расхожим мнением о революции как скоротечном перевороте, совершаемом буквально в считанные дни (типа: Февральская буржуазная революция, Октябрьская революция (25 октября 1917 г.).
Согласно этому принципу, революции начинаются задолго до их окончательного завершения. Здесь, как и в науке, все начинается с каких-то специфических проблем, которые пытаются разрешить в рамках давно устоявшейся субструктуры.
Например, новая наука могла родиться не иначе как в теологической оболочке, которая была для нее не только внешним обрамлением, но в значительной мере, как это неоднократно доказано историками науки, определяла ее содержание и даже методологию. Связь новой науки с Реформацией и, в частности, с протестантизмом не нуждается в комментариях.
Подлинная революция в мышлении, связанная с отделением науки от религии, происходила медленно и почти незаметно в течение нескольких столетий. Даже Ньютон подводил теологическую базу под свою сугубо научную физику и охотно занимался религиозными проблемами. Но уже Лаплас открыто заявил Наполеону, что он в гипотезе Бога не нуждается.
Если сопоставить концепцию Гейзенберга о структуре научной революции с известной концепцией Куна, то в первую очередь бросается в глаза различие в подходе к проблеме дискретного и непрерывного при переходе от старой традиции к новой. Для Куна научная революция — это внезапное, подобно переключению гештальта, изменение самого видения мира, которое как бы извне навязывается научному сообществу. Для Гейзенберга — это процесс достаточно длительный, включающий как сосуществование, так и органическое сочетание старых и новых форм.
На вопрос, почему же тогда происходят революции, Гейзенберг отвечает так: «научные деятели понимают, что новая структура мышления позволяет добиться в науке большего, чем старая, т.е. новое оказывается более плодотворным, чем старое»[26].
С этой точки зрения, концепция Гейзенберга в некотором (весьма условном) смысле перекликается с концепцией Лакатоса: привязанность к старой структуре мышления (к «жесткому ядру» исследовательской программы), стремление сохранить ее любой ценой за счет защитного пояса гипотез, включая гипотезы ad hoc и, наконец, сценарий вынужденного выбора новой структуры мышления (новой исследовательской программы) исходя из соображений ее «плодотворности».
Действительно, Коперник начал свое исследование со специальной проблемы определения продолжительности года и месяца, связанных с движениями Солнца и Луны, индуцированной, между прочим, практической задачей исправления календаря. Койре также считает, что именно теорию Луны — одно из слабых мест системы Птолемея — Коперник атаковал в первую очередь и что именно успех в этой области (возможность объяснить движения, не прибегая к эквантам) побудил его проделать то же самое в отношении других планет.
Возникает вопрос: что побудило Коперника пойти по такому пути? Частично это можно понять в связи с обращением Коперника к Павлу III. Там он, в частности, писал: что «ненадежность математических традиций относительно установления мировых сфер», а также то, что «у философов не существует никакой более надежной теории движения мирового механизма»[27] побудили его предпринять экскурс в историю, дабы найти мнения, отличающиеся от традиционно преподаваемых в математических школах.
Койре в своей реконструкции обращает внимание на то, что Коперник, касаясь трудностей теории движения Венеры и Меркурия, указывает на концепцию, упоминаемую Марцианом Капеллой и некоторыми другими латинскими авторами, согласно которой эти две планеты имеют центром своих движений Солнце, т.е. обращаются вокруг него. Экстраполяция этой идеи на другие планеты — Сатурн, Юпитер и Марс позволяет найти истинное объяснение их движений. По мнению Койре, здесь дан намек на дорогу, пройденную мыслью Коперника. Кроме того, Ретик указывает, что невозможность объяснить факт значительных изменений яркости Марса, убедил Коперника в том, что Марс вращается вокруг Солнца, а не вокруг Земли, что указывает по существу на тот же путь его мысли. Впрочем, — замечает Койре, — Коперник мог бы избрать и логически возможный путь Тихо Благе, поскольку в этой системе планеты вращаются вокруг Солнца, а Солнце вместе со всеми планетами вращается вокруг неподвижной Земли. С математической точки зрения, учитывающей лишь относительные положения и движения тел солнечной системы, эта концепция идентична концепции Коперника. Однако же Коперник избрал другой путь. Собственно, его поразил тот факт, что в системе Птолемея Солнце играет особую роль, о чем и свидетельствует Ретик: «из общих принципов астрономии, — писал он, — можно было видеть, что небесные явления распределяются по среднему движению Солнца и вся гармония небесных движений устанавливается и сохраняется этим направляющим началом, почему древние и называли Солнце — правителем и царем природы»[28].
Наконец, следует упомянуть еще одно обстоятельство, оказывавшее влияние на путь исследования Коперника. Это — проблема исправления календаря, которой церковь придавала важное значение в связи с правильной датировкой христианских праздников. Дело в том, что юлианский календарь, принятый на Никейском соборе в 325 г., был основан на величине тропического года (годовом перемещении Солнца между звездами), который был больше истинной величины тропического года на 11 минут 14 секунд. Эта разница, накапливаясь, привела к тому, что дата празднования Пасхи — важнейшего религиозного праздника постоянно отодвигалась, так что первые попытки исправления календаря были предприняты еще в 14 в. Во времена Коперника на Лютеранском соборе в 1514 г. была создана комиссия по реформе календаря, среди экспертов которой был и Коперник. Однако комиссия пришла к выводу о невозможности в то время решить этот вопрос. Как пишет Коперник, «вопрос остался нерешенным только по той причине, что не имелось достаточно хороших определений продолжительности года и месяца и движения Солнца и Луны. С этого времени и я начал заниматься более точными их наблюдениями».
Таким образом, задача исправления календаря предопределила выбор той специальной проблемы, с решения которой и началась коперниканская революция. Конечно, с точки зрения чистой логики развития астрономии, задача исправления календаря была внешним и к тому же случайным поводом к обновлению астрономии. Но для истории — это очень важный факт, игнорировать который, конечно, нельзя.
Как ни странно, этот факт совершенно выпал из поля зрения Койре. Он даже не упоминает его. В чем тут дело? Причина, очевидно, заключается в его исторической методологии, упорно игнорирующей социальные факторы развития науки. Уже на первых страницах своей «Астрономической революции» он заявляет, что «человек в качестве духовной субстанции не может быть объяснен посредством факторов, принадлежащих к его материальному и социальному бытию».
Какой же вывод следует из вышеизложенного относительно стратегии совершения научных революций?
Принцип «изменяй как можно меньше» применительно к научным революциям является методологической нормой и идеалом для любого крупного новатора в период крутой ломки научно-философских традиций. Поэтому соблюдение этой нормы является ценностным регулятивом при построении радикально новой теории, ибо в таком случае в наибольшей степени гарантируется адекватность инноваций объективной реальности. Известно, как М.Планк, положив начало квантовой механике, на протяжении десятилетий пытался отстаивать принципы классической физики, не решаясь переступить порог квантовой механики. Аналогично и Эйнштейн, создатель одной из самых революционных концепций в истории физики, десятилетиями дискутировал с основоположниками квантовой механики, отстаивая классический принцип детерминизма в отношении поведения атомных объектов в противоположность вероятностным и статическим представлениям.
Приводимый выше пример с коперниканской революцией в астрономии, также может служить убедительным подтверждением точки зрения В.Гейзенберга. Ведь до Коперника существовало множество астрономических систем, которые не пытались радикально порвать с аристотелевско-птолемеевской традицией. Да и сам Коперник вначале не ставил перед собой подобной задачи, пытаясь решить специальную проблему, индуцированную к тому внешним фактором реформы календаря.
Заметим в заключение, что рамки данной статьи не позволили более широко осветить проблему ценностных ориентаций коперниканской революции. Это — тема гораздо более обширного исследования, охватывающего такие аспекты, как онтология, гносеология, теология, герменевтика и т.д.
Список литературы

0


Вы здесь » 1111111 » Тестовый форум » Причины и способы стать геем


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно